23 октября. Здесь надо сказать и о том, какие примеры для подражания предлагает нам современное общество. Для этого достаточно один день внимательно посмотреть телевизор, пролистать современную литературу.

Вывод будет неутешительный.

Если в советские годы книги, кино и телевидение предлагали нам образ порядочного семьянина, патриота, готового послужить обществу, то сейчас всё происходит наоборот.

Дерзну утверждать, что раньше другими были ориентиры, позволяющие человеку хотя бы на смертном одре придти к покаянию. Можно, конечно, поспорить, но…

Нет смысла говорить о том, что раньше было столько же греха, сколько и сегодня, все образы надуманы, советские герои фальшивы. Главное — направление: созидание нормальной государственности, утверждающей, что она защищает духовные ценности. Что и кто защищает на деле — это другой вопрос. Но не было ни до революции, ни в Советском союзе пропаганды легкой добычи денег, воспевания криминала, проституции, «сладкой жизни» и т. п.

13 октября. Говоря о православном воспитании подрастающего поколения современных россиян, сразу необходимо отметить два распространенных в нашем обществе заблуждения.

Во-первых, Православие часто воспринимают как некую экзотическую приправу к жизни, которая сама по себе вроде и не плоха, но без нее можно обойтись совсем, или добавлять её в так называемую «нормальную» жизнь в малых дозах.

Второе заблуждение состоит в том, что для совершенствования в мире духовном ничему учиться не надо. Дескать, Бог у нас в душе, остальное придет «как-нибудь так», само по себе.

Рассуждая таким образом, мы забываем, что Православие — это не только образ мысли, но и образ жизни, и легко рискуем попасть в лапы самозванцев или сектантов, когда по тем или иным причинам пытаемся обратиться к миру духовному. НЕ ИМЕЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О «ПРАВИЛЬНОЙ» ЦЕРКВИ, привитого со школьной скамьи, знакомого с детства, МЫ НЕ СМОЖЕМ ОТЛИЧИТЬ ЕЁ ОТ «ПОДДЕЛКИ», а её служителей — от шарлатанов.

Комичный и печальный пример. Один мой хорошо знакомый иеромонах блестяще принял участие в организованной одним из ВУЗов Саранска конференции. Однако в статье, напечатанной в газете этого ВУЗа, его слова были искажены. В результате весь Саранск узнал, что у этого достойнейшего священника и монаха есть, оказывается, двое детей, и он не собирается останавливаться на достигнутом… Если бы у сотрудников этого ВУЗа было хотя бы приблизительное представление о Церкви, они бы знали, что у монахов детей нет, и уж тем более не планируется.

Церковь — за гармоничное воспитание, в то время как современная система образование игнорирует развитие человеческого духа, как области, отвечающей за самое сокровенное, интимное — общение с Богом.

Представьте общество, в котором у большинства людей не работает правая рука. К немногим здоровым людям будут относиться как к маргиналам, как к странным чудакам. И лишь те, кто по-настоящему владеет обеими руками, понимает, какое это счастье.

Церковь в таком же ключе видит положение общества. Человек, не владеющий душой, инвалид. Пусть даже таких людей большинство и в самой церкви и в секулярном обществе, это не главное. Главное, научиться понять необходимость Богообщения, т. е. Церкви, и правильно организовать жизнь одной из главнейших частей человека — духа.

Но сделать это можно только привив молодую душу к многовековому древу российской духовности, иначе ребенок вырастает инопланетянином в собственном государстве, разбирающемся в иностранном лучше, чем в российской истории и современности, я уж молчу про историю спасения своего народа, церковную историю.

Пока мы бездействуем и не обогащаем душу ребенка православным опытом, телевизор, интернет и компьютерные игры легко восполняют эти пробелы, создавая безграмотное поколение, которому чужды подлинно духовные запросы. Это легко видеть и по количеству молодых людей, желающих служить Богу и поступающих в духовные учебные заведения.

4 августа. Вот такую забавную статью прочитал. Автор-мирянин не видит необходимости в «т.н. миссионерских особенностях» богослужения (служить Литургию с открытыми Царскими вратами, читать Священное Писание лицом к народу, читать Священное Писание на русском, священнические «тайные» молитвы читать вслух и пр.) т. е. предлагает не само богослужение сделать понятным, а ввести некое особенное миссионерское богослужение. Мысль-то может и неплохая, но…

В реальной жизни даже монашествующему священнику на приходе вводить дополнительные богослужения крайне тяжело — на воскресную литургию-то не много народа ходит. А еще требы, а у женатых семья, повседневные заботы. Поверьте, быть приходским священником действительно нелегко, даже если священников на приходе несколько.

Да и почему надо «ставить крест» на уже сложившихся чинах, консервируя их и убеждая всех в том, что «и так хорошо»? Отец Александр Шмеман однажды написал: «Мы не нуждаемся в каком-то новом богослужении, которое было бы как-либо приспособлено к нашему новому секулярному миру. Что нам нужно — так это открытие заново истинного смысла и силы богослужения».

Действительно, не проще ли качественно, осмысленно совершать то, что уже есть, а не выдумывать новое? Само богослужение Евхаристии (естественно вместе с подготовительными к причащению последованиями суточного круга) уже носит огласительный характер, преподавая основы веры и благочестия не только готовящимся к крещению, но и крещеным, уже много лет ходящим в храм. Им, пожалуй, понимать смысл происходящего важнее: «духовная весна» сменяется проблемами и осмыслением жизни в Церкви, а взамен — водосвятие, помазание и акафисты, ибо остальное — тёмный лес. Начинается духовная асфикция, поиск особой духовности, т. е. старцев.

Реальных старцев в России мало, значит неизбежны духовные катастрофы типа пресловутой дремучей «диомидовщины», симптомы которой известны: требования особенных покаяний за грех цареубийства, который мы с вами не совершали; почитание непрославленных всей Церковью «святых», призывы священноначалия к покаянию, недоверие к иерархии и богословию, «борьба» с демократией, глобализацией и экуменизмом и пр., «оцеживание комара» канонов и «поглощение верблюда» собственной нетерпимости, ненависти к инокомыслящим. Т. е. что попало, только не внутреннее делание, не подлинное покаяние и спасение.

17 июля. Есть некий «Чин покаяния». Организаторы этого подозрительного действа, не одобренного Священноначалием Церкви, требуют от мирян, чтобы они ехали за тридевять земель каяться в том, что они не совершали. При этом призывают к открытому неповиновению духовникам, если те запрещают на этот чин ехать.

Но ведь покаяние — это стремление загладить совершенный грех противоположной ему (греху) добродетелью. Грех революционеров — дух сатаны, дух противления законной власти, Церкви, старшим в народе, обществу. И ТОТ ЖЕ дух требует сегодня от «кающихся» противления правительству, которое мы заслужили своими грехами; противления Священноначалию, отказ от здравого смысла, потому что каяться мы можем лишь в том, что сами натворили. Получается, что «чин покаяния» продиктовал тем же сатаной, который «вдохновлял» революционеров!

16 февраля 2007 г.

Говорят: «Церковь мне не нужна, Бог у меня в душе». Каким прибором это определяют, не знаю. Но даже если это так, разве этого достаточно? А телу от Бога нечего получить? Оно разве не страдает? Оно разве ищет только греха?

Мы говорим о спасении и покаянии, а нам в ответ: «мы всё делали правильно». Но ведь это разные вещи, разное отношение к жизни, разные измерения: от человека к человеку — горизонтальное, и от человека к Богу и другим людям — вертикальное. Представьте: человеку предлагают аппендицит вырезать, а он в ответ: мне это не нужно, ведь я никого не обманывал, ничего не крал. Что мы ответим такому человеку?

Мы говорим, что Церковь для того и существует, чтобы человек пришел к Богу. А нам в ответ: «мы сами найдем Бога». Но если есть лестница, и по ней можно благополучно подняться, зачем стремиться попасть в свою квартиру на 10 этаж через окно, игнорируя «опыт поколений»?

Мы говорим о том, что Церковь спасает, а нам в ответ: «вы пытаетесь присвоить себе монополию на благодать. Бог везде, куда хочу, туда и иду». Ну разве мы виноваты, что именно Русская Православная Церковь сохранила исторически и догматически ту цепочку благодати, которая тянется от апостолов? При чем здесь «монополия»? Это просто констатация факта, легко проверяемая через соответствие церковной истории и через соответствие догматике Православия.

Говорят: «все православные Церкви, и раскольничьи, и самосвяты, благодатны. Это осколки одного кувшина, которые склеит время». Странно. Везде сейчас ценят профессионализм, а здесь не замечают, что сторож больницы, одевший халат врача и повесивший на дверь табличку «ВРАЧ», еще не врач. А если оскорбленный Патриархией мужик у другого мужика, называющего себя, скажем, «митрополитом Урюпинским и всея Руси», купил «рукоположение», то разве стал он от этого священником? Разве вошел он в историческую и догматическую цепь апостольского предания? Конечно, нет. А что склеит время, нам знать не дано. Но нетрудно сообразить, что преступно тратить годы, отведенные на богопознание и спасение души, на пребывание в расколе, независимо от того, по каким причинам это произошло.

Задача христианина быть не «добрым» или «нравственным», а Христовым. Если это будет, то остальное приложится, потому-что в таком случае в жизнь человека входит вертикальное измерение событий внутри и вне его, человек начинает всё оценивать «с точки зрения вечности», и это не дает ему быть безнравственным. Если этого нет, то добродетель не принесет нам духовной пользы, потому что коренится в гордости, заставляя нас жить ради собственной выгоды и ради мнения в глазах других людей — а это горизонтальное измерение всего происходящего, оно не приводит к Небу.

Поэтому легализация Церкви после 1988 года в России не улучшила демографию и диаграмму преступности, но тихо и смиренно делает своё дело — приводит людей ко Христу. А они уже, в свою очередь, изменяя себя, меняют и общество.

Кстати. Господь показывает нам недостатки ближних не для того, чтобы мы их торжественно осудили, а для того, чтобы не пали подобным образом в сходных ситуациях. Грехи ближних — это предостережение нам о грядущих испытаниях.

Много изменений произошло в нашем Отечестве за последние годы. Растет прогресс науки и техники, в техническом отношении мы во многих областях мы уже не уступаем развитым странам, но парадоксально, что при этом развитие нашего государства, и экономическое и нравственное, остается невысоким. Винить в этом можно кого угодно, но, по моему мнению, дело не в препонах, и не в происках различных врагов (сваливать всё на врагов вообще нехарактерно для православного человека), а в неправильном образе мыслей многих наших соотечественников.
Главный просчет современного образования, на мой взгляд, в том, что игнорируется базовые принципы созидания личности человека, вытекающие из его состава. Человек состоит из духа, души и тела, а современное образование рассчитано на то, чтобы воспитать тело и немного душу в верности коммунистической партии. История и культура допускались в строго проверенных количествах с той же целью. Долгие годы образование было в плену у т. н. «научного атеизма», поэтому важнейший религиозный компонент, созидающий дух, научающий душу и тело жить в мире со Своим Создателем, до сих пор не включен в систему образования.
И это можно было бы и дальше игнорировать, полагая, что духовное образование — дело воскресных школ и семинарий. Даже выработан такой лукавый тезис: дескать, вырастет ребенок, пусть сам себе религию и выберет. Также можно предложить не кормить ребенка и не обучать родному языку — мол, вырастет, а там и выберет, что ему есть и на каком языке говорить.
Последствия такого отношения к религии сказываются сегодня в недопустимо низком уровне нравственности нашего населения, процветании тюремных, бандитских идеалов, подмене ими культуры, базирующейся на Заповедях Божиих и человеческом законе жизни, а не на зверином законе выживания.
За последние годы Православию даны большие возможности. Мы строим много прекрасных храмов, но далеко не все население нашей родины поддерживает нас в этом. Все чаще слышны нарекания: народ в храмы не ходит, нравственность не увеличивается, преступность растет. Да и может Церковь хоть как-то повлиять на сложившуюся ситуацию? Может надо обратиться к заокеанским протестантским проповедникам культа материальной удачи, прикрытой Евангелием, или признать, что время христианства ушло?
Ответ один — Православная Церковь жива, и она одна может дать жизнь православному обществу, но лишь в том случае, если оно само захочет быть таким, а не только называться православным. А для этого необходимо терпение. Сразу мало что изменится, ведь изменение нравственного фона — дело кропотливого труда нескольких поколений. Этому нас учит история.
Но начинать надо уже сегодня, и я рад, что сегодня мы становимся свидетелями начатков нравственного возрождения общества, проявляющихся, в том числе, и в введении в школах «Основ православной культуры».
Педагогика — это та сфера человеческой жизни, где наименее заметно прямое влияние христианства. Как отмечает о. Андрей Кураев, и в античной, и в средневековой культуре ребенок есть, прежде всего, совокупность недостатков (несовершенный взрослый). Авторы житий ничего не могут конкретного сказать о детстве своих персонажей («был благочестив и детских игр уклонялся»). Педагогическая глава «Домостроя» все наставления берет лишь из Ветхого Завета, и сводятся они к «сокруши сыну ребра в юности его».
Открытие возрастной психологии вообще оказалось уделом лишь ХХ века. И, значит, сегодня любой православный педагог обречен на творчество: как совместить православную аскетику, психологию, этику, веру с наработками светской психологии и педагогики? «Православная культура» не знает ясно сформированного «педагогического святоотеческого предания». И, значит, набором цитат тут не обойтись.
Возможен ли аналитико-культурологический рассказ о Православии? Конечно! Труды и имена Алексея Лосева, Михаила Бахтина, Сергея Аверинцева, Юрия Лотмана, Арона Гуревича, Александра Панченко, Бориса Успенского говорят о том, что такая научная школа и методология уже существуют. Все они писали в советские времена. Ни о какой прямой проповеди тогда и речи быть не могло. Но добротное научное исследование все равно пролагало себе дорогу.
Почти 100 лет нас не пускали в школу. Но интерес к Православию у общества очевиден. Поэтому научиться говорить о своей вере с отстраненно-культурологических позиций важно для самой Церкви. В разнообразном и светском мире надо уметь объясняться с людьми. Не проповедовать, не обличать, не доказывать, а просто объяснять.
Это очень трудно: христианство, как и любая религия, убеждено в том, что оно исключительно и сверхнужно людям: оно несет им спасение. Но многие люди как раз и не видят той угрозы, от которых их спасает Церковь. Кто виноват в непонимании? «Обыватель» не обязан понимать мистические тайны. А вот миссия «пророка» как раз и состоит в установлении коммуникации, и если он это делает неэффективно — значит, несостоятелен именно он в качестве «пророка». «Юноше не дано понять, как думает и чувствует старик. Но старики виноваты, если они забывают, как это — быть молодым».
Так что для самой Церкви важно овладеть трудным искусством объяснения и диалога. А обществу пора перестать бояться Церкви. Сегодня уже очевидно, что разум, остающийся глухим к божественному и отводящий религии место среди субкультур, неспособен войти в диалог культур.
Долгие годы атеизма посеяли недоверие к самой идее православного образования. Есть опасения, например, что уроки «Основ православной культуры» станут официальной пропагандой религии. Конечно, от педагога требуется определенная педагогическая честность. Преподаватель не имеет право заражать детей своими апокалиптическими страхами и псевдоправославными представлениями, а уроки превращать в практические лекции о молитве. «Аскетизм» православного педагога здесь в том, чтобы практические объяснения давать на перемене, частным порядком, в личной беседе с учениками, а не понуждать детей всего класса, среди которых могут быть и представители других религий, вместе читать молитвы, креститься и совершать иные религиозные действия.
Христианство пришло в мир как религия ненасилия и должно оставаться таковой.
Но именно поэтому изучение основ христианства должно быть так важно для ВСЕХ граждан России. Необходимо знать основы той религии, которая веками созидала нравственность нашего Отечества, помогала развитию его культуры, искусства, всего многообразия человеческих взаимоотношений. В этом залог добрососедских и мирных отношений и с исламом, и с другими традиционными для России религиями. Хорошее знание добрых сторон соседа учит взаимоуважению и снижает агрессию.
Именно поэтому Православие не против изучения мировых религий, но при этом требует соблюдать разумную пропорциональность в зависимости от того вклада, который внесла та или иная религия в созидание нашей Родины.
В этом мне видится залог возрождения российской нравственности и духовности, сделавшей за века Россию великой державой, на базисе наследия наших отцов и учителей, на недвижимом основании учения Предвечного Бога.
«Люди, которых привела в церковь жажда развлечений, привычка или желание следовать моде, стремятся к соответсвующему стилю церковного пения, такому же поверхностному и бессодержательному как и их внутренняя жизнь»…
Действительно, всегда ли и все ли приходящие в храм движимы томлением по Царству Божию? Но вопрос не так прост, когда мы говорим о «моде». Судя по высказываниям некоторых посетителей сайта любителей знаменного пения, такой модой становится знаменный роспев. Ради его возвращения в храмы посетители сайта утверждают о необходимости контроля прихожан над священниками, необходимости «заставить» священников смириться со знаменным только потому, что он вдруг наконец понравился одному или двум певцам в храме и т. д. Неужели не очевидно, что эти внешние формы не способствуют цели Церкви — преображению человека, если ради их внедрения человек готов использовать насилие в каком-либо виде?

«Иными словами — внешние формы бедные внутренним содержанием или вообще его лишенные.»

Боюсь утверждать, но в этом случае мы сталкиваемся с иной, утонченной жаждой особо интеллектуально-духовных развлечений, желанием следовать возникшей недавно моде, не в большей степени преображающей внутреннюю жизнь, нежели пресловутый Бортнянский.
В конце концов всё снова сводится к банальной партийности, возвышенному чувству избранности, вовлеченности в особый мир «ревнителей» и т. п.

«Не является ли выбор «отцов церкви» и других ответственных людей исключительно в пользу партеса ставкой на то, чтобы за счет внешней привлекательности этого рода пения притянуть как можно большее число людей в церковь?» — Не знаю… Может и является. Но разве знаменный роспев известен всем, популярен, и у священника есть этот самый выбор? ПОДАВЛЯЮЩЕЕ БОЛЬШИНСТВО СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЕЙ И МИРЯН ПРОСТО НЕ ЗНАКОМЫ С ЭТИМ ВИДОМ ПЕНИЯ. А если и слышали что-то на записях или в виде отдельных произведений — то не полюбили его. Будем их винить, или попробуем понять, почему так произошло?

Вопрос о воспитании вкусов прихожан пастырский. Конечно, что нужно делать это осторожно и не радикально. Но в любом случае сначала надо воспитать элементарное доверие в общине друг ко другу и к священнику, а вопрос о форме пения решается в таком случае просто. Если всех устраивает партес — Бог в помощь. Если община «доросла» до святоотеческого пения — слава Богу. Главное, чтобы вопрос о формах не становился причиной расколов и разделений в храме и на клиросе, что сегодня уже, к сожалению, не редкость.

«Если партес отжил своё и духовно несостоятелен, то почему задерживается переходный период от партеса к знаменному пению?»

1. Консерватизм, привычка петь партес. За последние три столетия с хвостиком «надстраивать терцию» вошло в кровь народа. Это особенно заметно на наших сельских приходах, где голосоведение распределяется автоматически на два, три, четыре и даже СЕМЬ голосов (!), без всякого притом знания нотной грамоты. Петь многоголосием стало признаком цивилизации, причастности духовным центрам, соответственно, причастности святыне. «Так поют в Лавре…» Старые прихожанки раньше тихонько просили меня спеть «Покаяния» Веделя, «Душу» Бортнянского, еще что-нибудь с вывертом, чему они со слезами подпевать готовы, и искренне недоумевали, когда я отказывался это делать. Это поколение «сорока лет странствия» по атеистической пустыне. Тоска по «партесным котлам с мясом». Отсюда и ЗР воспринимается многими (почти всеми) моими знакомыми и прихожанами как ненужное нововведение, «обновленчество», «старообрядчество» (парадокс, но факт!) или вообще как форма элитарного пения, далекого от народных чаяний. Когда я пытаюсь объяснять глубокую взаимосвязь святоотеческого пения и православного богослужения, что-то во взглядах людей меняется, но не кардинально. На словах понимание, но на практике – мнутся и скучают, по их же признанию. Скорее всего – это просто равнодушие к формам пения и, конечно, некомпетентное мое исполнение ЗР. Но что-то меняется, может и при нашей жизни измениться хотя бы общее отношение к ЗР.

2. переход к каноническим формам богослужения возможен только в комплексе с возвращением к евхаристическому богословию, к достаточно легко понимаемому церковно-славянскому богослужению (людям надо вернуть не только мелодию, но и текст), подлинной иконографии и т. п. Т. е. это во многом пастырская задача. Но готовы ли к этому пастыри и кандидаты в пастыри? Например, я вынужден, как регент, заниматься со своими студентами разучиванием партеса, потому что НИ ОДНА семинария не поддержит студента, певшего знамя, и заставит его учить стандартную певческую программу, ограничивающуюся знаменными догматиками. Если я буду петь ЗР постоянно – мои студенты будут менее подготовлены к поступлению в ЛЮБУЮ доступную в нашем регионе семинарию, а именно Самарскую, Нижегородскую, Казанскую, Саратовскую, Костромскую, Ивановскую, Рязанскую.

3. это не значит, что не надо изучать святоотеческую догматику, исправлять неудобовразумительные тексты, петь знамя и писать иконы, но это возлагает особую ответственность на тех, кто во имя церковной старины реформирует, обновляет печальную действительность. Ответственность в видении главного и второстепенного и максимальном повышении уровня своего церковного образования. А то вспоминается евангельская притча про горницу, выметенную и устланную для злейших первого бесов.

Поэтому:
1. Я не считаю ЗР панацеей от того беспорядка, который царит на нашем клиросе. Как я уже говорил, излечение видится мне в комплексе мер, первоочередная из которых – преображение во мне внутреннего человека. Иными словами, в первую очередь я должен заботиться о личном спасении, и если я нелицемерно иду по этому пути, прихожане будут разделять и мои взгляды на пение, икону, догматику и пр.

2. я не владею крюками, полагая, что нет разницы в записи того, что всё равно надо учить по слуху. И крюки и ноты – напоминание. Отсюда и моя значительная некомпетентность в этом вопросе. Традиции же исполнения ЗР у меня нет. В МДС был кружок ЗР п/у иерод. Романа (Тамберга) (Царство ему Небесное!). Пели они так, что слушать всё это не хотелось, не говоря уж о том, чтобы молиться. Лишь теоретическое понимания правильности древнего пения не отбило вообще к нему любовь.

3. На службе я ограничиваюсь догматиками, прокимнами и стихирами «в унисон», особенно Великим постом. Как правило, ЗР пою один, потому что современные наши студенты читают церковнославянский текст с невероятным количеством совершенно неожиданных ошибок. Единомыслия в таком пении просто нет, а «везти» за собой весь клирос мне уже тяжело да и бессмысленно. Поэтому либо поём партесом – там не так важно, кто что спел, либо пою сам антифонно с кем-нибудь из певцов. Чаще пою исон, византийские песнопения. Почему-то душе ближе и дети этим больше увлекаются, были даже любители исона, Византии. Согласен, элемент развлечения. Согласен, нехорошо. Но это наши реалии. Сейчас уже девяти моих певцов на настоящий момент нет даже любителей партеса. Ребята хорошие, по-своему благочестивые, но петь не привыкли. Я работаю, привожу на память их «славных предков», но пока малорезультатно.

4. Я, всё-таки, практик. Поэтому при такой постановке вопроса принципиальной разницы между Знаменским и знаменным нет. Мне нужно, чтобы дети хотя бы научились произносить и понимать текст, получили навыки любви к храму и богослужению. А выросли они в шансонно-блатной среде, на службе ищут развлечений, скучают от самого процесса и т. п. То есть ведут себя так, как все учащиеся отроки во все времена. У меня нет, и за десять лет практически не было ни одного студента, который с горящими глазами просил бы спеть что-нибудь знаменем (в отличие от моих одноклассников по Московской семинарии). Моя любовь к фитнику догматика пятого гласа никем не была подержана. Так, вежливое подпевание. Форма пения им не интересна, о теоретических достоинствах они даже не думают (о чем думают – тема отдельного и печального разговора). Унисона не любят, поют до безобразия фальшиво (в отличие от аккорда) и смысл его не понимают. Печально, но, судя по высказываниям преподавателей из других мест и личным наблюдениям, это обычный для большинства (может и для всех, но не владею информацией) учебных заведений РПЦ факт.

5. А есть еще очень мерзкий и действенный аргумент: «прихожане не поймут» . И послушание настоятелю здесь непричем. Ведь после сонма самопрославленных «старчиков» и «блаженненьких» ни игумен, ни сам Патриарх уже не авторитет для многих. И у нас на приходе есть такие, но, слва Богу, мало. Если прихожане других храмов чего-то не понимают, они обычно идут с жалобами к Архиерею. Так что лучше, чтобы сначала прихожане поняли…

27 июня 2006 г. О вопросах культуры я всё-таки пока мыслю в «остаточных» категориях. Где тот минимум культуры, без которого принятие главного в Православии невозможно? Что мы можем мысленно «выбросить» из Церкви, чтобы не потерять Её сути? Не слишком ли часто мы принимаем «обертку» за «шоколад»? Не сводится ли все наше православное благочестие к «чувствам» и дешевым псевдодуховным интуициям? Особенно часто, к сожалению, женское.

Что сейчас для многих Православие? Пленение химерами Святой Руси, Византией, восковая свечка, горящая перед канонически писаной иконой, «молитвенное», т. е. сладенькое пение хора, ожидание антихриста (а не Христа!!!) под присмотром «старца» с хитрыми глазками, погромы «чурок» и «жидов» с твердой уверенностью, что это только они погубили Россию, а русские тут как бы и не при чем.

Малиновый звон колоколов, рокотание басов на Апостоле и Евангелии, при этом текста не понять, да и понимать никто не торопится. Интервью по телевизору с главным (и на редкость искусным) звонарем старообрядческой колокольни (взгляд вверх и в сторону, глаза горят, весь «одержим» идеей) — «полифония (!?) приветствуется в старообрядческом колокольном звоне, потому что … здесь полный чин богослужения, потому и звон должен быть полным». Не говоря уже о беспомощности логики, к чему нам этот «полный чин»??? Если на кафизмах эти благочестивые старообрядцы выходят посидеть на лавочки, пока их брат на клиросе отдувается, и посудачить о том, как «никонияне» всё порушили. Или «уставная» служба в одном из монастырских подворий: «купленные» певцы и чтецы вычитывают за отсутствующих монахов полный круг богослужения… Это ли общение с Богом, в этом ли смысл богослужения?

Разве талмудически-фарисейское вычитывание «на сто четырнадцать» и выпевание текстов на непонятном языке «знаменным роспевом» с кучей ошибок и нелепостей при произнесении текста это цель службы и механически сообщает человеку «благодать»? Кстати, о благодати. У нас часто не Бог нужен, а благодать. Если что-то не дают — служба не та. Надо либо помазывать, либо окроплять. Даже брать артос в Светлую Субботу не хотели. Водичка обычных водосвятных молебнов для большинства прихожан была несомненно выше причащения.

Невнятная наша проповедь о «чём-то» духовном, на «птичьем», семинарском, языке , перегруженная специфическими терминами, недоступными даже образованным людям, куча «талмудических» запретов и практическая неспособность священника объяснить смысл всех этих «нельзя». Гнилые разговоры про «сергианство», «экуменизм» и пр. и при этом очевидное невежество в элементарных вопросах веры и благочестия… и так далее до бесконечности.

При таких условиях Православие в некоторых кругах потихоньку подменяется «православниваченьем». Внешность и только внешность и боязнь, что за ней кто-то разглядит пустоту и отсутствие содержимого. Слава Богу не у всех, а то и Церковь не стояла бы, но это внешнее все более завоевывает доминирующее положение…

Несомненно, что человеческое и Божественное в Церкви соединены халкидонски, и за счет этого освящается наша культурная в том числе деятельность, получая не только оправдание, но и легитимность. Но не слишком ли часто мы «церковностью» наших намерений оправдываем наши эгоистические действия?

Итак. Возможна ли литургия без херувимской Чайковского или иг. Силуана? Возможна. Возможна ли Златоустова литургия без херувимской? Нет.

А потенциально благодатным может быть и грех — потому что может привести к покаянию.
22 июня. Что же есть человеческого в культуре?

Если мы примем за основу утверждение, что культура имеет своей высшей точкой развития культ, и до известной степени является заменителем (или продолжением) культа в секулярном мире, то у меня сразу возникает вопрос: а что может быть в культуре Божественного? Ведь практически любая сфера культуры является фактически человеческой деятельностью. Не ангелы же пишут за людей книги, музыку и картины, ваяют скульптуры и созидают мосты и дома.

Важно, конечно, что вдохновляет автора. Если культура — это проекция тоски человека по Горнему миру, то в лучшем случае Божественный элемент в культурной деятельности человека — это вдохновение, некое веяние Св. Духа, задевающее струны человеческой души. Если эти струны, эта душа неправильно настроена, то и звук она издает подозрительный. Все остальное — человеческое. И, отсюда, неизбежно несовершенное.

Из-за этого несовершенства восприятия Церковь всегда относилась к культуре настороженно, позволяя лишь использовать её в культе, но не придавая ей самодовлеющего, спасающего («красота спасет мир») значения. Спасение мира может быть и довольно некрасивым, и неэстетичным, что и отпугивает многих наших современников. А мы обязаны смотреть на культуру (как, впрочем, и на всё) сквозь призму сотериологии и эсхатологии. Во многих случаях одно и то же явление культуры может быть и к спасению человека, и к погибели его души. Все зависит от его иерархии ценностей — что на первом месте, а что на остальных.

«Обожествляя» продукт человеческих страстей и слепых духовных интуиций, как бы красив на наш взгляд не был бы результат, мы не приносим пользы ни себе, ни автору. Не может быть спасительной сама по себе музыка, скажем, Херувимской, или картина «Моны Лизы» да Винчи. Дескать, смотрим и слушаем и спасаемся при этом. Но человек может, слушая и созерцая их в положенном месте и в положенное время, задуматься о спасении и соответственным образом изменить свои дела, всю свою жизнь. Иными слова, культура спасительна тогда, когда творец прославляет Творца.

Может, это и скучно. Может, задевает чьи-то права на «самореализацию». Может не совпадает с разглагольствованиями о «Божественном искусстве» и пр. самооправдании малодуховных художников и певцов. Но поверьте мне, любителю оперного пения, это верный подход. Слушать можно многое, но прельщаться не стоит ничем. Надо постоянно спрашивать себя — к каким берегам прибьёт мой корабль, если я откликнусь на звуки сладкого пения?..

20 июня. Оправдать наши труды, как бы тяжелы или легки они не были, можно только в том случае, если они преображают нас, если помогают рождению нового человека. Можно ведь всю жизнь трудиться только ради своей гордости, уважения посторонних, стремления «быть как все», и за этой суетой не стяжать ни любви, ни мира.

Разве мы никогда не встречали людей в преклонном возрасте, которые, кажется, целиком состоят из яда осуждения и горечи от «не так» пройденной жизни в целом, хотя каждый совершенный ими поступок, по их мнению, правильный? Все вокруг неправы, всё идёт не так, все виноваты в том, что жизнь не удалась. «В церкву не хожу! Там все пьяницы и развратники, сами ни во что не верят, а нас молиться и поститься заставляют. А мы и без этого чисты и непорочны, зла никому не делали, так, по мелочи. Бог просто обязан нас простить!».. Тут труды не в спасение, а в осуждение.

Иными словами, как аскетичекие подвиги могут вести к вечной погибели, как совершаемые по прелести, гордыни, ради себя самих, так и повседневная деятельность может вести ко спасению, если вырабатывает любовь и смирение. Примеры есть в патериках, где отшельникам открывается, что подвиг живущих в миру людей более угоден Богу, ибо способствует неосуждению и смирению = подлинной любви.

Иногда в проповедях некоторых монахов проскальзывает кастовый, сословный снобизм (по моему, обычное самооправдание): «наше дело и подвиги великое дело, простым людям не понять, да и не повторить, но надо к этому «чему-то» несказанному стремиться и нас сугубо уважать. Мы, типа, за вас, дураков, Богу молимся, а вы во грехах и в повседневной суете, трудах и заботах погрязли! Не хотите по пять часов в храме стоять, всё вас на помощь ближним тянет!» Опровергать эти мысли нужды нет — их нравственная несостоятельность очевидна.

Да, раньше проповеди говорили хорошо, да и делали не хуже. А сейчас сказать-то многие могут, а вот разглядеть в ближнем Христа всё труднее. Поэтому главная наша проповедь — это изменение нашей собственной жизни.

Времени, когда приводили ко Христу только словом, не было. Нужно привести пример своей жизни и смерти. А красиво убалтывать — это методы младостарцев и сектантов: «завтра приходит долгожданный антихрист! мужа бросай, квартиру продай — деньги мне!»

… Иной раз, пастырь после Причащения возвещает пастве о её «никчемности». Что тут скажешь… Подлинный Христианин и после причащения признает, что он никчемен, для него это не открытие и не оскорбление. А «прохожанин» и вправду никчемный — то есть не то, чтобы дурак, а ни к чему всерьёз еще не примкнувший. Может и говорить об этом лишний раз не стоит, но что тут обижаться?

Конечно, человек принял в себя Христа, и это очень важное ощущение. Конечно, важнее ощущения греховности. Но только ли ощущения для нас важны или нужны еще и реальные действования? Причастие для нас действенно только в том случае, если благодать вливается в неразбитый, подготовленный, целый, целомудренный сосуд. В противном случае человек становиться всего лишь подобием металлической трубы, по которой течет вода Св. Духа, но сама она даже не намокает. Если, исповедаясь и причащаясь, мы всем сердцем и душой в миру, в суете своих проблем, лишь формально «взываем» и «вычитываем», ОСВЯТИТ ЛИ НАС, не желающих личного общения с Богом, ХРИСТОС НАСИЛЬНО?

Именно повседневные труды призваны помочь нам стяжать благодать Св. Духа. Только совершать их надо в мире и любви, тогда они принесут пользу.

Что такое воцерковленность?

Разве это доскональное знание церковных обычаев, обрядов и Священного Писания? Но чем мы тогда отличаемся от неверующих людей, изучающих быт Православия? Тех же профессоров атеизма?

Или это длительный стаж хождения в церковь? Но один православный богослов (О.Клеман) писал, что как длительное хождение человека в курятник не делает его курицей, так и постоянное хождение человека в храм не делает его христианином.

Мне думается, что воцерковленность — это живое ощущение того, что храм — это самое важное место в мире, куда стремишься, куда рвешься даже тогда, когда тебе хорошо, а не только в горе. Может даже постоянное ощущение своей «иноприродности» этому миру. А это невозможно без хотя бы начатков любви к Богу. А как можно сказать, что любишь Бога, если человека ненавидишь? и так далее…

То же можно сказать и о Царстве Божием — если оно началось в этой жизни — в любви, радости, молитве и самопожертвовании — то продолжится в вечности. Так что хотя при поздравлениях не принято желать Царства Небесного, но Оно подразумевается даже при пении «Многая лета».

29 апреля 2006 г.

Хотел бы поделиться тревогой по поводу евхаристических конференций. Помогут ли они делу евхаристического возрождения? Ведь неплохое начинание — рождественские чтения — было «заболтано» и превратилось в благочестивую формальность.

Пока у нас духовенство способно думать лишь о деньгах, «заболтают» всё что угодно, и евхаристические конгрессы тоже. Ведь это очень просто — Святейший Патриарх скажет «надо», и все ринутся причащаться. Но что изменится в этих людях? Будет ли поставлен заслон между очередной ИНэНистской смутой и их неокрепшими мозгами? Только механическое частое причащение сделает ли толпу «народом Божиим», «Царским священством» и т. д.

И авторитет жреца-старца всегда будет выше авторитета богослова-литургиста — слишком сильно в «христианском» народе язычество. Ищет народ лишь своей выгоды, а если раскрыть перед ними (а может, и перед многими из нас) все непостижимые глубины богословия и основы веры, многие охладеют к Православию, ибо видят в нём лишь надежный источник гарантированной «благодати», а другого им и не надо. Мне думается, что надо сначала завоевать доверие прихожан, стать для них «старцем», «отцом», затем привить им мысль о самой возможности перемен, а уже затем снимать бессмысленные оковы средневековой схоластики, в том числе и евхаристической. В противном случае…

Причащение без исповеди, правильное в принципе дело, приводит к понижению благоговения, ибо в язычестве что легко дано, то мало ценится, и уважать всегда будут больше того жреца, который грозно запрещает, чем разрешающего и любящего. Область святыни всегда будет восприниматься народом и большинством его пастырей как чуждая, и общение с ней — как исключение, а не правило. Бог не нужен народу, нужна лишь помощь Божия. И показатель этому — редкие по нелогичности рассуждения о «достоинстве» причащаться раз в год, и недостоинстве чаще. К сожалению, мы «обречены» на канавки. И если способны спасти лишь немногих — то и это счастье во Христе.

Конечно, опускать руки нельзя. Только так печалит несоответствие между количеством брошенных в землю семян и выросших колосьев.

А конфереции, конечно, нужны. Только кто этим будет заниматься?
Ну, да это уж слишком о грустном.

23 апреля 2006 года

7 июня 2006 г.

По поводу моих предшествующих мыслей о богослужебном пении прозвучал вопрос: что я считаю «бесстрастностью» молитвы?

Я понимаю бесстрастие молитвы как отсутствие подмены.

Во-первых — подмены Того, к кому обращаешься в молитве. Часто человек «выдумывает» себе Бога, основываясь на своих смутных чувствах, догадках или неправильно понятых текстах церковных книг. Когда нам это удобно — то Бог Благ. Когда нет — Грозный Судия и т. д.

Во-вторых, — подмены как замены во время молитвы (в храме или дома) здорового тягочения человека к Богу «вымаливанием» каких-либо «нужд». При этом искреннего отношения к Богу нет — есть лишь бесконечная жалость к «себе, любимому», к своей «неудавшейся» судьбе (это т. н. «покаянная молитва»), радость от удачного и благоприятного стечения обстоятельств (это т. н. «славословная» молитва). Так называемая «просительная молитва» зачастую продиктована эгоизмом, стремлением добиться от Бога исполнения своих, подчас очень неправедных желаний. При этом Личность Бога «молящемуся» беразлична, важно лишь, чтобы было исполнено просимое.

Надо ли говорить, как далеко все это от подлинного славословия (возможного и в «тесных обстояниях») и покаяния (возможного и без печального взора и слёз (неизменно показных, даже если их никто не видит!) о себе), вдохновляемого любовью и жаждой общения с Богом?! Надо ли уточнять, что просить следует «единаго на потребу» а остальное приложится нам?!

Естественно, что при этих условиях молитва, как диалог с Богом, состояться не может, ибо человек по сути беседует сам с собой, со своими фантазиями. В душе у него недостаточно тишины, чтобы расслышать подлинный голос Божий, подобный «дыханию хлада тонка».

Митр. Антоний (Блум) говорил, что становясь на молитву, надо снимать с себя все маски, оставаться перед Богом в предельной обнаженности души. Иными словами, молитва — это абсолютная искренность и спокойствие — «Миром (т. е. в мире) Господу помолимся». Спокойствие — это всецелое ощущение, что всё в руках Божиих. При таком спокойствии возможно и покаяние и радость, но они будут бесстрастными, если мы готовы, как Авраам, всем пожертвовать, даже сыном, ради Бога.

Жестко. Жестоко. Но в этом и есть мученичество современного христианина. Те труды, которыми «нудится» Царствие Божие. И одно дело — исключение из правила: все мы люди, и всегда ожидать от нас ангельского бесстрастия бессмысленно. Но другое дело — когда исключение мы называем правилом, страстные позывы души именуем благородными порывами, дешевые чувства, навеваемые сладким пением хора, принимаем за молитву.

Будем же честны перед собой и Богом! Ведь это и есть путь спасения.

28 мая. К вопросу о языке богослужения. Думаю, что богослужение должно быть не «понятным» или «непонятным», а адекватным, соответствующим своей цели. Цель богослужения — сделать «человека улицы», «человека мира» «человеком Церкви», т. е. «человеком Божиим». Для этого необходимо молиться Богу разумно, то есть понимать смысл происходящего. «Понятной» служба может и не стать — для этого надо хорошо разбираться в Священном Писании и Предании Церкви. Но служба должна перестать быть неким «шаманским обрядом», призванным «уговорить», «заставить» Бога выполнить требования молящегося.

Служба назидает и катихизирует, а не просто дает смутную пищу эмоциям. И тут не стоит говорить о возможности спасения без понимания, хотя с каждого спросится по-разному. Если мы способны понимать язык образов и символов — мы поймем их и по-русски (и вопрос адекватности решен). Если нет — для нашего младенческого восприятия будет достаточно и малого, и спрос небольшой. Но не такие люди создавали наше богослужение, и не на них надо равняться.