(По мотивам публикаций в интернете)
1
Не то, чтобы этого кому-то хотелось. Скорее, наоборот. Дел по дому невпроворот, каждую копейку считаешь. В храме опять крыша подтекает, кадило развалилось. Старшую в университет надо готовить, а прихожане как начали в прошлом году из-за заморской заразы подражать преподобной Марии Египетской, так в храмы пока и не вернулись.
Но напор гремучего баса помощника благочинного по миссионерской работе отца Серапиона не оставлял путей к отступлению. Казалось даже, что из потрёпанного смартфона, в годы тучные пожертвованного благотворителем, немного выступают активно шевелящиеся губы высокого начальства.
— Ты там совсем от безделья закис! Судя по отчетам, вообще ничем не занимаешься! Непорядок! Надо поднимать культуру на селе и высокую духовность. Пришел сверху цыркуляр, читаю: «широко отметить масленицу с народными традициями»!!! Так что с матушкой своей, лежебокой, просыпайтесь и разрабатывайте срочно план мероприятий, так сказать, вспоминайте народные традиции и все эти дела. А я в воскресенье объезд буду делать — проверю. В этом году особо к тебе загляну. И отчетность не забудь, отчетность! А то опять красней за тебя перед сам знаешь кем!
Господи! Вот ведь не было печали… Ну, делать нечего. Праздник так праздник. Но что делать-то?
2
Попробовал у народа спросить: какие на масленицу обычаи бывают на селе? Да только весь клиросный приходской народ — ни Патрикевна, ни Кузьминишна, ни Никитишна — ничего про это не слыхал.
«Какая, батюшка, к лешему, Масленица, простихосподи? Отродяся в советском селе ничего такого не праздновали. И родители наши ничего такого не вытворяли. А, «гулянья»!.. Гуляли, гуляли по молодости, было дело… Пестни пели-плясали, было… Блины стряпали… Ну, коль надоть, пестни споём какие-нибудь, тряхнём комсомольской стариной, блины напечём. А что ещё надоть, не знам!»
И то хлеб…
Коллеги на этот раз ничем помочь не смогли. Отец Пафнутий с соседней Балбесовки покряхтел в трубку и посоветовал выплывать самому, потому что культура — дело тонкое, и он ничего в этом не понимает. А отец Василий с Нижних Баклуш как только услышал слова «праздник» да «отчётность», так завыл тихонечко, как от больного зуба, и бросил трубку. Да нет, я не в обиде. Кому сейчас легко?
Председатель сельсовета Семён Кузьмич почесал упругий ёршик затылка и пообещал полное содействие. «Не боись, святой отец! Угоститься ж не откажется твой начальник? Вот и хорошо, (неразб.). Дом культуры подтянем, закусочку сооружу, в лучшем виде всё накроем (неразб.)… Да не дрейфь, отец Керосин, (неразб.) прорвёмся!» — хлопнул чугунной ладонью по плечу председатель.
«Серафим…», — устало поправил я по-привычке, но Кузьмич уже заметил вдали какой-то непорядок и унёсся на всех парах на хоздвор.
Спасибо, сын-восьмиклассник выручил. Хоть и растёт мой единственный алтарник атеистом, и минуты считает, когда сможет в город перебраться, но бате помочь — святое дело.
«Это, говорит, не проблема. Сейчас уже никто аутентикой и резёрчем себя не мучает. Народные традиции давно редуцировались до симулякра и выдумываются в гламурных журналах за час до сдачи статьи. Так что не парься, бать, щаз забьём в гугле. Там все народные традиции, даже те, о которых народ и не подозревал… Та-а-ак… Вот, смотри: гулянья, блины, викторины, метание валенка, драка подушками на бревне, плетение верёвок и символов Масленицы. А главное — надо сжечь чучело!»
Час от часу не легче. Но отпрыск ободрил и заверил, что чучело возьмёт на себя с друзьями. А ежели кагору в народ выделить, подсказал представитель современной молодёжи, то само собой будут и гуляния. А аттракционы всякие, блины да викторины пускай прихожане и Дом культуры организует.
Ну хоть какой-то просвет. Помолясь, приступили.
3
В назначенный час блестящая колесница начальства величественно рассекла снего-грязевые заграждения и остановилась перед храмом, намертво перегородив в него вход.
Отец Серапион, сияя сытостью и благодушной суровостью, подкрепленной, видимо, хорошим приёмом на предыдущих приходах, окинул пронзительным взором площадку между храмом и сельсоветом — единственное место, где хоть что-то можно было провести. Посередине площадки стоял постамент, укрытый старым брезентом с подобием кулис, чем-то напоминающий эшафот.
Над эшафотом растянули плакат — младшая дочь с подругами всю ночь трудилась, выводя всеми красками, которые только остались в доме: «Все на широкую масленицу». Зачем-то под надписью нарисовали какую-то визуальную агитацию, напоминающую дерущихся медведей в розовом, и прибили к столбу большими гвоздями барабан и ржавый пионерский горн. Недосмотрел, каюсь, инвентарь попортили. Но следить за ними некогда было — всё утро на службе молился, потом отпевание и молебен. Понадеялся на молодежь.
Рядом приютилось прямо в снегу бревно из спортзала и остатки сломанного еще в конце девяностых киоска «Союзпечать», где прихожанки готовились к выступлению.
— Ну, Херувим? Чё, где, куда, почём? Ха-ха…
Я как-то даже растерялся от такой шутливой благосклонности руководства и сразу не нашелся, что ответить. Спасибо Семён Кузьмичу, спас положение в незамысловатой своей и обычной манере.
— Отец Скорпион!.. (А? Что? Серапион? Дык я так и сказал, отстань, !) Идите сюда, уже стынет!
Слегка поморщившись, отец Серапион ступил лакированной туфлёй на заботливо расстеленные половицы, оставляя на утрамбованном снегу заметные следы присутствия, и чинно проследовал к столикам с водочкой и немудрёными сельскими закусками под брезентовой палаткой.
Зашуршали и поднялись одноразовые стаканчики, и уже приготовились отметить праздник, как из-за импровизированных брезентовых кулис эшафота в пёстрых сарафанах в блёстках, оставшихся в Доме культуры от позапрошлогоднего первомая, выпрыгнули Никитишна и Патрикевна, и что-то завопили дурными голосами.
Матушка чуть не выронила тарелку с дымящимися блинами, а я стал лихорадочно листать обе страницы программки, заботливо напечатанной детьми на старом принтере. Первым пунктом значились «народные песни»: название народа не уточнялось. Впрочем, как выяснилось позже, от волнения наши прихожанки все тексты забыли, и Никитишна заголосила «Взвейтесь кострами синие ночи», а Патрикевна — «Парней так много молодых на улицах Саратова».
Помощник благочинного вздрогнул, едва не расплескав содержимое стаканчика, что-то неразборчиво произнёс и весомо погрозил мне пальцем. Именно в тот момент у меня появился первый седой волос.
4
Отметили, крякнули, хрустнули огурчиком. Тут очнулся почетный тракторист села — Юрий Петрович, со всего маху вдарив по кривоватым струнам видавшей виды казённой балалайки. Мелодия идентификации не поддавалась, но настроение у всех как-то сразу поднялось.
Ободрённые тёплым приёмом публики певицы, кряхтя водрузили на нос очки, достали распечатанный ночью накануне сыном текст («это, папа, сюрприз»), и запели антифонно с Петровичем:
«Начинаем петь частушки,
Просим не смеяться:
Тут народу очень много,
Можем растеряться!»
«Эх, … (неразб), просим не смияццо», — дурным голосом творчески перефразировал народный текст где-то уже подзаправивщийся Петрович, делая вид, что знаков моих и угроз не замечает.
«Прилетали марсиане,
Осталися довольные.
Их тарелки не пустые,
А блинами полные.
Пятый блин я слопала,
На мне юбка лопнула.
Пойду юбку зашивать,
Чтобы есть блины опять.
У миленка сладкий вид,
Что лицо, как блин, блестит.
Этим самым, блин, лицом
Да помазать бы крыльцо».
Господи! Это что за гадость такая? Народное творчество? Ну, помог сынок, так помог… и остановить теперь не получится.
Перевернув страницу и подслеповато вглядываясь в текст, Патрикевна начала кокетливо пританцовывать, прихрамывая на левую ногу и делая неопределённые жесты руками:
«Ох, едала я блины
Непомерной толщины.
Только в рот их поднесешь,
В дырку носом попадешь.
Не клади на блин повидло!
Положи селедочку!
Вижу, всем парням завидно:
Блинчик мой под водочку!
Я частушки вам пропела,
Сочинила, как сумела.
Ну а кто их не поймет,
Пусть блином заткнет мне рот».
Каждый куплет сопровождался виртуозной интерлюдией Петровича на балалайке с несколько искажённым припевом, текст которого я, пожалуй, опущу из цензурных соображений.
Пунцовый от стыда и возмущения, я обернулся к столику Семён Кузьмича, но там уже давно обсуждали зимнюю рыбалку и некоторой непристойности ситуации вроде не заметили. Так же и все тридцать девять жителей нашего села столпились в сторонке от помоста, заинтересованно изучая пакеты с соком и прошлогоднее печенье, изредка поддерживая певиц и музыканта аплодисментами.
Библиотекарь Ольга Петровна пыталась было развлечь начавших замерзать поселян викторинами и загадками, и даже начала учить дочку Козороговых плести верёвку из конопли и сворачивать из неё какую-то сомнительную игрушку, но тут кто-то догадался принести пару больших бутылей темного стекла, и люди оживились.
5
«Блин с вареньем, блин с икрою!
С родниковою водою!
Праздник солнца к нам пришел!
На душе так хорошо!» — развязно произнесла Патрикевна, и по растерянным глазам певиц я с ужасом предположил, что «пестня» сейчас закончится, а «забавы на бревне» — второй пункт программы — ещё не начинались.
Оставив благочинного, я решительно направился за кулисы, как тут на бревно, кряхтя и держась за поясницу, взобралась Кузьминишна со старым валенком в руках.
Раздалась барабанная дробь, и Кузьминишна принялась долбить валенком по гвоздю в бревне. Длилось это около минуты, пока обе певицы переводили дух.
«Как на масленой неделе
На столы блины летели!
С пылу, с жару, из печи,
Все румяны, горячи!» — возгласила Патрикевна, и по этой команде Кузьминиша метким броском валенка выбила из рук Петровича откуда-то взявшийся стакан, спасая музыкальное сопровождение.
6
Тут в строгом соответствии со сценарием Патрикевна сама забралась на бревно, и наши певицы, зачем-то начав избивать друг друга подушками, снова запели скопированные сыном из интернетов частушки:
«Ела, ела я блины,
Не жалела я икры,
Не жалела масла, сала,
И еще я толще стала!
Если хочешь быть здоровым,
Скушай блинчик с молоком,
Если хочешь быть веселым –
То с соленым огурцом!
Стоит чучело на горке
И ругается оно.
То не чучело, а муж мой,
Просто пьяный он в г…но.
Я люблю блины с селедкой,
Запивать их вкусно водкой.
Правда, к вечеру попозже
Я на чучело похожа!»
— Однако, пора чучелу жечь, — не очень уверенно ворочая языком произнёс Семён Кузьмич.
— Точно, жги её, жги! — согласился отец Серапион.
Пора так пора. Я дал команду, брезентовые шторы упали и… я похолодел и поседел окончательно. Из соломы наши сорванцы изобразили… Нет, не может быть! Да нет, точно! Именно отца Серапиона и изобразили в каком-то подобии парадного облачения! И ведь мастерски как изваяли, подлецы! С завидным портретным сходством!
Помощник благочинного, плохо понимая суть происходящего, застыл с блином и стаканом. Семён Кузьмич заржал. Прибитые к электрическим столбам колонки захрипели и разразились воем воздушной тревоги, сменившимся бодрым «Тро-ло-ло» почившего Эдуарда Хиля.
И прежде, чем я успел вернуть челюсть на место и прекратить безобразие, мой отпрыск поджег соломенную статую с воплем: «Широкая Масленица!»
Пламя вознеслось, освещая начавшие темнеть заснеженные улицы, обнажая чернеющую крестовину, делающую сходство с эшафотом разительным, унося мои надежды на повышение и хоть какое-то будущее.
7
Но, вопреки всем моим ожиданиям, на следующий день отец Серапион наши труды оценил и даже выдал какую-то грамоту. Чьё чучело спалили, он, похоже, так и не понял, и даже не ворчал по поводу неправильной отчетности.
— Вот видишь, Херувим-Серафим! Когда по послушанию, всё как полагается происходит. Отличная Масленица получилась, есть что вспомнить. Мы ж не для себя, брат, для людей стараемся! Для этого ведь Церковь, брат, и стоит!
