46

— Пошли, Потапий, в трапезную чай пить.

— Не пойду.

— Что так? Или не замёрз, на улице работая?

— Замёрз, но с тобой не пойду.

— Вот те раз! И чем же я перед тобой провинился?

— Ты — не настоящий священник!

— Как интересно… Погоди, погоди. Опять на эти ваши духовные беседы к брату Занозию ходил?

— Да, и ходил! И да, брат Занозий мне открыл истину: кто против святых постов и церковных уставов говорит что-либо — анафема, не настоящий священник. Потому что настоящий думает о том, как ещё строже сделать, а не ослабить!

— Да куда ж тебе строже-то, и так на ногах еле держишься… И когда это я против постов и уставов говорил?

— Не помнишь, что ли, Агапий? Вчера сам же сказал брату Лампадию, что строго поститься ему не надо, можно и елей вкушать. А как же подвиг?

— Ну да. Лампадий скоро уж и тени отбрасывать не будет, и желудок у него больной. И кончаются все эти ваши «подвиги» больницей да месяцами вне обители. А кто-то уже и вовсе не возвращается: остаётся жить в миру и рассказывает доверчивым крестьянам, как в миру плохо, и что спасение только в монастыре. Но против поста я не говорил, ты уж не преувеличивай.

— Что значит, не говорил? Положен пост? Значит всем соблюдать надо! А что это за Церковь такая, где каждый что хочет творит по своему хотению: хочу — не хочу? Пусть и пострадать надо, и жизни лишиться, а поста не нарушить вовек!

— Да… Узнаю Занозия… Он до сих пор сиропчик от кашля пьёт?

— Да, пьёт и лечится… Ты к чему это ведёшь? Да, брат наш Занозий здоровье в подвигах надорвал, ему теперь и питание особое нужно, и лекарство. Если не лечиться, так это же самоубийство будет, грех!

— Вы уж как-то разобрались бы в своей голове, что грех, а что — не грех. Довести себя до тяжкой болезни, а потом услаждать себя особой пищей и лекарства флаконами пить — это можно, а питаться разумно, чтобы не болеть потом — это грех и нельзя?

— Вот всё ты вывернешь так, как будто пост — это что-то плохое!

— Ох, голова твоя дырявая… Для чего ты постишься?

— Чтобы Христу угодить!

— А Он тебя об этом просил? Что в Евангелии об этом написано?

— Нет, не просил, но вот ученики не постились, и беса изгнать не смогли.

— А ты можешь изгнать беса?

— Я? Нет, конечно!

— А Занозий?

— Думаю, нет, но…

— Так получается, что вы уже до желудочных колик допостились, а цели никак не достигнете?

— А вот и нет, не в этом цель поста! Пост — оружие против страстей!

— Отлично, Потапий. И какие же страсти вы с Занозием победили? А? Что молчишь?

— Что ты меня смущаешь, авва? Рассуждать так — гордыня и грех. Положено отцами — надо исполнять.

— А что, нам разве только это отцы передали? Только посты и поклоны? А разве Евангелие не они нам передали, а заповедь о любви — не они? Разве не ради того, чтобы отвергнуть ненависть и осуждение приходим мы в монастырь? Разве не ради того и постимся, и молимся, чтобы ближе ко Христу быть, и тем самым душу свою спасти? А у вас с Занозием получается, что из-за снисхождения к ближнему делить надо, какой священник настоящий, а какой — нет! Церковь в казарму превратить хотите, где все из одних мисок едят и в ногу ходят? Но в казарму приходят на время, а в Церковь — навсегда. В казарме и притвориться можно, и только внешне быть одинаковым, а в Церкви перед кем притворяться, да и зачем? Церковь — это жизнь. Разве ты не понимаешь, что каждому возрасту — своя пища? Младенцу кашку дают протёртую, которую отрок и есть не захочет, а взрослому уже серьёзную еду подавай. И ты сам-то что попало же не ешь. Вон ты вчера брату Пуплию высказывал, что он не так бобы сварил, да не те, довёл человека до раздражения и уныния… Разве можно от всех требовать, чтобы они всю жизнь одинаково прожили, если люди всю жизнь меняются, да еще и не одновременно?.. Ладно, пошли уже в трапезную, что на ветру мёрзнуть? Нам там Пуплий оставил немного мёда и плюшки.

— Постные?

— Постные, постные, не переживай, с корицей и сахаром. Пошли, а то совсем голову отморозишь, а тебе ещё столько всего узнать надо!

 

47

— Помолись о мне, Агапий! Не могу никак перестать укорять себя за вчерашнюю неосторожную фразу. Вот дёрнуло меня за язык…

— Пост идёт.

— Какой пост, авва? Вчера же отпостились? Ты перетрудился?

— Монашеский пост. В том смысле, что никто тебе благословения себя есть не давал. И раз уж ты всё равно решил поговорить, расскажу тебе историю. Как-то подошла ко мне одна пожилая женщина и говорит: «Авва, а помнишь, ты мне год назад сказал, что на пользу идёт только то, что сделал своими руками?» Год назад! Да столько всего произошло! Иной раз не помнишь, что и вчера-то было, а тут —год! Но это, представляешь, сразу вспомнил. И вспомнил, как сказал ей это, а потом несколько дней корил себя за пустословие. Зачем это сказал, к чему? Старица всю жизнь и так проработала своими руками, а я ей… Белиберда какая-то. Ни с того, ни с сего сказал… Говорю ей: «Да, помню, простите, не хотел вас обидеть!» А она мне в ответ: «Что ты, авва! Да это же и был тот самый совет, который мне тогда был так нужен. Он меня от смерти спас! Как будто ангел возвестил! Спасибо тебе!..»

— Вот, Агапий, и я говорю, что ты прозорлив!

— Ну что ты мелешь? Был бы я прозорлив, не взял бы тебя в послушники! А говорю это тебе, чтобы ты помнил: нет смысла себя поедом есть за сказанное, пусть и неосторожно.

— Опять ты что-то необычное говоришь! Ведь ответ мы на Суде дадим за каждое слово… Вот, Пётр трижды от Христа отрёкся, а потом плакал горячими слезами …

— …и не только плакал, но и жизнь Ему посвятил. Трудился каждый день, Евангелие проповедовал всей своей жизнью и смертью. А мы как что-то неправильно сделаем, так начинается самолюбование! В каждом вздохе сожаления так и сквозит гордыня, как будто мы белые одежды малым пятнышком замарали, а все смотрят, и от того неловко нам. А того видеть не хотим, что белые одежды наши давно уж не белые. То, что нас некрасивыми перед другими делает, считаем за грех непомерный, а то, что нас делает некрасивыми перед Богом, и в расчёт не берём!.. Грязные мы с ног до головы, а Христос нас всё равно к Себе зовёт, не гнушается… Так что посвяти Христу свою жизнь, и не болтай лишнего — вот и будет тебе покаяние за каждое праздное слово. А ходить-вздыхать да собою любоваться: «вот я какой совестливый, да к праведности склонный, да вот я как раскаиваюсь горько, да вот как мне грех противен» — это одно лакомство собою, да своею мнимой праведностью, нарушение поста…

— Так «не болтай лишнего» или «не переживай»? Тебя не поймёшь!

— Так. Ты уже болтаешь лишнее, а я скоро переживать начну, что в разговор ввязался! Пошли уже, вечерня скоро начнётся.

 

48

— Видишь, Агапий, сколько зла в Церкви? Это всё потому, что она живёт только в горниле страданий! А сейчас пресытились все, вот и бесчинствуют. То ли дело, когда гонения! Сразу святость воцаряется и праведность!

— То-то я смотрю, Потапий, ты от пресыщения живот отрастил… Но что же мешает тебе сейчас стать святым, не дожидаясь гонений? Перестань пресыщаться, прекрати болтать и обсуждать чужие судьбы. А если очень хочешь страданий, можешь и обличить кого-нибудь из начальствующих лично, а не дожидаться, пока это возмущённая толпа сделает… Что молчишь?

— Обидно у тебя всё как-то получается, авва! Ну, наел я брюхо, и что теперь, попрекать меня без конца? Это у меня от нервов и заботы о судьбах Церкви! Ты всё опять обо мне, и о моём спасении. Но ведь если пожгёт Господь всю нечисть в Церкви, всем нормальным людям легче же станет! Разве не так?

— А ты сам — нечисть или нормальный человек, Потапий?.. Молчишь? А ты разве не читал истории о гонениях? О том, что в первую очередь не нечисть убивают, а честных христиан, и жгут храмы, а, как ты сказал, «нечисть» вполне себе к новым условиям приспосабливается? Да и сам-то ты уверен в том, что в гонениях веру сохранишь и не отречёшься, не пойдёшь на сговор с гонителями?

Так что хватит болтать лишнего и беду на людей накликать! Церковь живёт, когда христиане стремятся заповеди соблюдать, а не когда они страдают. Даст Господь испытания — молись, чтобы достойно их перенести. Не даёт — благодари за благоденствие. И лей уже кипяток в чайник, а то мы так до вечера и чаю не попьём!

49

— Уйду я, Агапий. Толку от меня никакого нет. Всё делаю не так, молитвы все впустую, Бог меня не слышит, а люди так и норовят укусить побольнее. Вон, что у нас в монастыре творится! Это — Церковь, что ли? Одна боль да разочарование. Похожу по свету, может и найду правильный монастырь или приход. И не отговаривай, я уже всё решил!

— Хорошо, ты только успокойся для начала. Если решил — так иди. Наверное, ты прав. Оставь мёртвых погребать своих мертвецов. Взыщи Бога и жива́ будет душа твоя! Помни, что Бог Сам ведёт нас по жизни. И приведёт Он тебя туда, куда надо, и даст возможность заниматься тем, чем надо. А от тебя требуется немногое — идти, уметь радоваться и быть благодарным. Даже сквозь ропот… Да только ты, брат Потапий, так до конца дней своих ходить будешь.

— Почему это?

— Потому что от себя не убежишь, а человек никогда не бывает доволен всем вокруг. В себе греха не видишь, а как начнёшь чужие грехи считать, то не найдёшь ни одного места на земле для спасения: нет безгрешных на земле. Больно будет потом осознать, что провёл всю жизнь в пустых поисках и вообще, искал не там.

— А там — это где?

— В себе самом. Внутри тебя и монастырь, и Иерусалим, и Голгофа. И сад, и навозная куча. Что построишь, тем и будешь.

— Опять ты об этом!.. И что же, мне тут оставаться?

— Это уж смотри, как хочешь. Воля твоя. Но только поверь мне — с таким настроением ты ничего полезного на земле не найдёшь. Подумай сам — действительно ли ты хочешь того, к чему стремишься? Не потеряй себя, а Бог всё управит. И если уходить пока передумал, помоги кадку с тестом до печи донести. Побалуем братию пирогами с мандариновым вареньем: глядишь, и меньше пустых мыслей в голове родится.

 

50

— Авва, а как понять, впустую я время трачу или богоугодно? А то вашего Занозия проповеди послушаешь, так кажется, что всё на свете — грех! Отдыхать — грех. О девушках думать — грех. Учиться — грех. Но я-то обетов таких не давал! Что же мне делать?

— Всегда радоваться, непрестанно молиться, за всё благодарить, как апостол Павел говорил.

— Да слышал я об этом. Но как я могу молиться непрестанно? Вон, работы сколько, некогда у аналоя весь день стоять!

— А ты думаешь, что непрестанная молитва — это только когда перед аналоем что-то на коленях читаешь? Когда же апостол Павел и образование получить успел неплохое, и множество путешествий совершить, если он только на коленях стоял? Настоящая молитва не мешает ни образованию, ни личной жизни, только греху мешает. Молись утром и вечером, обращайся в течение дня мысленно к Богу, как можешь. Он слышит и тайные помышления сердца, так что не бойся сказать что-то неправильно.

— А Занозий говорит, что неважно – в мiру́ ты живёшь или в монастыре, надо всё соблюдать, а иначе это лёгкий путь прямо в ад! И правило надо вычитывать, и ни одной буквы не опустить! Так кто же из вас прав?

— Ну, если ты хочешь буквально воспринимать слова апостола, то вспомни, что рядом с заповедью непрестанной молитвы предписано «всегда радоваться и за всё благодарить». А разве Занозий или ещё кто-либо постоянно хихикает со словами «славатебебоже»? Надо же с умом воспринимать Слово Божие.

Благодарить Бога — это не бормотать молитвы на древнем языке, а заповеди Его стремиться соблюсти. В первую очередь, о любви к Богу и ближним. Испытывай свою совесть. Если надо сделать дела по дому, помочь кому-то, подготовиться к чему-то более важному, то менее важное становится «праздным времяпровождением». Если же надо делать необходимое для жизни, учиться, отдыхать, общаться с дорогими твоему сердцу людьми, то в этом ничего постыдного нет. Постыден грех, а грех — это нарушение заповедей, данных в Евангелии, а не фантазии любезного нашего аввы Занозия. Так что живи со спокойствием совести и призыванием имени Христова, не осуждай, не делай подлости людям, это и будет твоей богоугодной жизнью.

И женись уже скорее. Может, поменьше глупостей в голове останется.

 

 

51

— Авва! Ну как можно оставаться в Церкви, в которой столько грешников? Я Церковь люблю, но как может сочетаться в ней и святость, и порок?

— Ага. Святость — это, несомненно, ты, а порок — это брат Пуплий, отказавшийся тебе на трапезе добавки положить?

— Ну вот опять ты начинаешь…

— Ладно, ладно, не кипятись. Ты вишню любишь?

— Да.

— А косточки от неё съедаешь или выплёвываешь?

— Выплёвываю, конечно.

— А ты ненавидишь эти косточки, осуждаешь их?

— Скажешь тоже! Я их даже не замечаю. Есть они там, и ладно. Выплюнул, и дальше вишню ем.

— Вот так и в Церкви, брат Потапий, надо научиться различать: где вишня, а где её косточки. Что с благодарностью надо принять, а мимо чего пройти без смятения и осуждения. Но для этого неплохо бы помнить, что для кого-то ты сам — та ещё косточка.

 

52

— Всё, Агапий, нельзя так больше, нельзя! Всё в церкви должно измениться, надо быть ближе к народу. Иначе народ всех вас поперевешает! Вот, мужики на базаре вчера собрались и обсуждали, как наша церковь живет: сплошь деликатесы, золото и колесницы украшенные! И они правы!

— Серьёзное заявление. Когда это мы с тобой в последний раз ели деликатесы? Впрочем, то яблочное повидло очень даже удалось, да и блины эти — вполне деликатес…

— Не смейся, всё уже серьёзно.

— Ну ладно. Значит ты теперь — прогрессивная молодежь и требуешь изменений. Хорошо, что именно надо делать?

— Раздать всё золото и роскошь и удовлетворить народ образом бедной церкви для бедных!

— Но вот у меня, например, нет ни роскоши, ни колесниц, ни домов. И удовлетворять я никого не привык. Что мне раздавать, Потапий? Эту драную рясу?

— Нет, рясу оставь себе, а надо тогда крест отдать и облачения!

— Ты хочешь, чтобы я ограбил ризницу и святыню раздал людям, не знающим, что с ней делать? Кому эта бижутерия вне церкви нужна? В театре? Но и там хватает награбленного при прежних властях. Да только впрок не идёт унесённое из храма. Кощунство это, увешивать актёров святынями, оголяя храмы. Бога ваши мужики на базаре не боятся? Помнишь, как брат Пуплий ногу подвернул, когда им же подаренную Чашу решил из храма обратно домой отнести? Месяц потом лечился и каждому кусту рассказывал, что больше он так делать не будет, а то и похуже что случится!

— Тогда пусть начальство наше всё раздаёт: те, у кого много чего есть!

— Ну так пойди и потребуй этого у них сам. Что ты мне всё это рассказываешь?

— Они простой народ не слушают.

— А с чего ты взял, что нас будут слушать, если мы ваши слова пересказывать будем? Да и с чего народ-то от Церкви что-то требует? По какому праву?

— Так они такие же христиане, как и вы! Требуют от подлинной любви к Богу, не то, что у зажравшихся начальничков в парче!

— А в чём она, эта любовь? В клевете, в издёвках, в погромах, в жажде всех перевешать? Разве этому Евангелие учит? Да и что-то я ни мужиков твоих, ни жён их с детьми давненько в храме не видал. Никто на духовные беседы годами не просится. Что же мешает им прежде бунта просто прийти и побеседовать с нами. Со мной, например? Чаю с блинами попьём, да о Боге поговорим.

— Не придут. Храмы все в позолоте, говорят, нет веры зажравшимся попам. Да и скандалы непристойные! Вот, говорят, священство приняли, а не чисты как агнцы, живут в блуде!

— Ну, в каком «блуде» я живу, ты, Потапий, каждый день видишь: сто послушаний, и ни на что не хватает времени. А некоторым крикунам с площади надо бы и потише быть: христианами себя называют, за чистоту Церкви борются, а сами в невенчанных браках живут, а то и вообще без всякого брака — «в свободных отношениях». Так что прежде, чем других очищать, пусть сами очистятся. А это тот же блуд.  Да и храмы у нас в монастыре без всякого золота, это всем прихожанам известно. Видимо, крикуны ваши давненько в церковь не заходили.

— Вон в соборах сколько золота. Что ты хочешь сказать, народ прямо такой глупый и ошибается?

— А разве от большого ума громят и вешают невиновных из ненависти к далёким начальникам?

— А! Вот! За такую надменность вас и не любят! Молодёжь надо уважать, иначе — бунт, бессмысленный и беспощадный!

— Если есть за что — всех уважаем и в каждом образ Божий ценим. А если пустой шантаж, то какое уж тут уважение? Пусть эта молодёжь приходит почаще в церковь, священниками становится, сделает Церковь чище и светлее.

— Ага, конечно! На гроши прозябать? Молодёжь хочет жить как следует, широко!

— Так определись, золото тут у нас или гроши?

— Что ты меня путаешь? Понятно же: те, у кого золото, платят гроши!

— Но ведь те, кто гроши платят, тоже когда-то были молодыми. Точно были, даже наш настоятель. Значит, молодость ещё не гарантия справедливости. И не все запросы молодых надо немедленно воплощать. А отнять у всех и поделить — это принцип разбойников.

— Так что же, ничего не делать? Ведь громить будут!

— Делать, друг мой, делать. Только не бежать надо куда-то, выпучив глаза. Пусть каждый, доверившийся Христу, на своём месте что может делает. А будут нас громить или нет, народ решит и без нас. Достанется и святым, и грешникам. Если убьют нынешних богачей, то станут такими же, а то и хуже. Золота они хотят, а не Христа или справедливости. Чем они лучше начальников в золотой парче?

Наша задача хоть до немногих достучаться, к покаянию призвать и самим покаяться, затеплить в себе любовь Христову, повернуться к Отцу. А большего нам и не сделать.

А ты пока возьми эти блины, да крикунов своих на базаре накорми. Будут громить нас, не будут, а проголодались, небось, с несправедливостью весь день бороться.

 

53

— Скажи, Агапий, а почему люди такие глупые?

— А почему ты так решил?

— Ну как же! Всё уже разжёвано давно и в Евангелии, и в поучениях умных людей. Все знают, какой должна быть Церковь и христиане, но все живут как хотят. И конца-края этому не видно! Вот до сих пор литургия для них — как для язычников: имена да таинственные слова прочитай, чтобы в жизни всё хорошо сложилось. Бог им не нужен. Причащаются для здоровья или удачи. Толком не знают, во что верят! А ведь литургия — это вечеря любви…

— А! Ты все-таки дочитал ту книгу, которую я тебе в прошлом году подарил.

— Да, почти дочитал. Но ведь возмутительно: люди называют себя христианами, а такое говорят и вытворяют! Удивительно! А ведь Церковь должна быть иной! Должна быть собранием верных, общиной любви, а не только требами заниматься!

— Вот ты про что… Любовь… Но ведь совсем недавно ты убеждал меня, что Церковь нужна для сплочения народа и оздоровления общества, борьбы со злыми духами. А любовь надо понимать иносказательно, любить всех нельзя…

— Ну да, я был слеп и прозрел.

— Вот видишь, а другие ещё не прозрели. Каждый созревает для понимания Истины в своё время, а до той поры может считать её пустым звуком и чуть ли не ересью. Вот ты открыл книгу, прочитал её и изменился. Но другие ещё не готовы к этому точно также, как не был готов к этому ты вчера.

И больше тебе скажу: впереди будут новые и новые прозрения, и ты так же будешь удивляться, что другие этого еще не знают и живут, как если бы ничего в тебе не изменилось. Хотя сам этого ещё не знаешь и не видишь в этом беды.

— И что же делать? Терпеть, пока другие прозреют? Но так Церковь никогда не станет Церковью!

— Для начала, брат Потапий, хорошо бы просто признать, что все люди разные. И что это не просто непорядок, а Божий замысел.

Вот смотри: если мы сейчас в этот суп сразу всё положим — и овощи, и специи, и травы, — хорошо получится?

— Ну что ты говоришь? Конечно, нет! Каждому овощу и траве свое время. Помидоры быстрее варятся, картошка дольше. Травы в конце надо, иначе аромата не будет.

— Вот и люди все разные. И Бог призывает каждого в своё время, чтобы толк из нас вышел. Ты хочешь, чтобы сразу вокруг тебя всё соответствовало книгам, которые ты сам только понял, а ещё сколько открытий впереди! Но у Бога свой путь для каждого из нас, пусть он и не нравится нам. Потому что мы ищем здесь комфорта для себя, а Бог желает нам пользы даже тогда, когда по человеческим меркам наша жизнь летит в пропасть.

Так что не жди, пока мир покажет тебе образ совершенства, а сам запасайся терпением и любовью. Подумай: на ком больше ответственности, на том, кто знает, или на том, кто не осознаёт? Во-о-от! Понял что-то? Соответствуй, а не брюзжи о несовершенстве мира. Укрепляй себя без насмешек и презрения к тем, кто ещё не прочитал твоих книг, и не достиг твоего уровня…

Что загрустил? Давай уже тарелку: суп подоспел — прообраз будущего Царства, где каждый в любви и гармонии найдёт у Бога своё место.

 

54

— Авва Занозий! А есть ли смысл всякий раз исповедовать все свои грехи, если я из все равно буду повторять?

— Конечно. Подобно тому, как сосуд очищается от грязи под струей воды, так и ты очищаешься на каждой исповеди, даже если не всегда осознаешь это! Постись, молись и исповедуйся — вот так через годы трудов и заслужишь спасение!

— Но как же мне понять, что я очищаюсь, если годами исповедаюсь в одном и том же, а конца-края не видно? Так ни одной страсти и не преодолел!

— Господь видит твое покаяние, чадо! И другим заметнее, как изменяется жизнь твоя.

— Правда? А ругают по-прежнему… А можно так, чтобы и я сам видел плоды своих трудов? Вот Агапий говорит, что для того, чтобы увидеть плоды трудов — трудиться надо. И исповедоваться, но не соблюдать заповеди, все равно, что мыть посуду воображаемой водой. А ты говоришь, достаточно ежедневной исповеди, а видеть ничего не надо.

— Агапий? Воображаемой? Хм. Иди отсюда, чадо. Мне правило надо читать, молиться за всех вас, во грехах погибающих, а ты глупостями отвлекаешь. Иди к своему Агапию о пустяках болтать!

— Ну и пойду! Видимо, чтобы под источником очиститься, действительно надо, чтобы из него вода текла.

55

— Ты, Потапий, тяжко согрешил!

— Охтыжхосподи, авва Занозий! Когда же?

— Ты в молитве на освящение баклажанов прочитал не «отпусти», а «прости».

— Но так Агапий всегда делает, говорит, что понятнее людям.

— Агапий твой в аду одной ногой стоит, а ты лучше праведных людей послушай.

— Слушаю, авва!

— Так знай же, Потапий, что нельзя ни буквы изменить в священных текстах! Как написано было веками назад самими апостолами, так и впредь читать надо. Не нами написано, не нам и менять… Ты что там копошишься? Не слушаешь?

— Слушаю, авва, слушаю. Просто тут вот у тебя на полке старый свиток лежит с чином благословения баклажанов, столетней давности. И тут написано «прости», а не «отпусти»! Вот, смотри, ясно написано. Так значит, раньше по-другому было написано, не как сейчас? В чём же мой грех-то тогда?

— Ах ты ж отступник и новоделец! Вон отсюда, вон!.. А свиточек оставь — мне его в библиотеку возвращать надо… Ну никакого у молодежи почтения к праведности, никакого. Последние времена!

 

56

— Ну и зачем ты, Потапий, старичка Мегалита нехорошими словами обозвал? Тебе совсем не стыдно перед его сединами? Что за выходка такая безобразная?

— А что он первый начал? До седых волос дожил, а элементарных вещей не знает! Это же он подбивает крестьян всякими глупостями заниматься, он! «Берите, — говорит, — на Пасху барашка, трижды с молитвой вокруг храма обводите и потом режьте». И про соль говорил, как её заговаривать. А сны как толкует? Язычество же неприкрытое! И ты же сам меня учил с язычеством бороться! А, Агапий? А сейчас вместо того, чтобы помочь, этого вредного старика защищаешь!

— О, ты во всей красе показал, чему тебя научила Христова Церковь: ругался грязными словами, препирался со стариком, довёл его до исступления, издевался над его детской верой… Это твоя борьба с язычеством? Этому я тебя учил? Что молчишь? Теперь стыдно? Кого и чему ты научил этим? Как же ты не можешь понять, что бесполезно укорять людей за то, что в их головах нет ещё тех знаний, что поселились в твоей? Ведь знания о Боге и Церкви приходят в головы разных людей не сразу, и не в полном объеме.

Брат Мегалит всю жизнь вне Церкви прожил, солдатом был, и только десять лет назад в монастырь пришёл. Откуда же ему знать что-то из того, что ты недавно в книжках вычитал? Он и читать-то кроме Псалтири почти ничего не умеет! Но он совсем не глуп. Не смотри, что сейчас он кроткий старец. Встретился бы ты ему лет тридцать назад, побоялся бы и слово поперёк сказать — суровый был воин! Говорит от своей души, от своего опыта. Что с молоком матери впитал и от умных людей услышал, что понять смог из услышанного в храме, то и людям говорит. Злому не учит.

Пойми, Потапий. Люди живут своей жизнью. Рождаются, женятся, рожают, умирают. И любая Церковь всегда параллельна им, всегда. Где-то на обочине сознания находится, даже если они в неё каждое воскресенье ходят.

Вот всё наше село себя христианами считает, а сколько понимает, во что верят? От силы человек пять или десять. А если не понимают, как они будут жить согласно услышанному? Церковь для них — склад мудрости, таинственных обрядов. Они приходят о своих нуждах просить. И только немногим и понемногу Евангелие входит в голову, как тебе, например. Хотя год назад ты и сам ещё не знал того, что знаешь сейчас. А эти люди поколениями живут, ничего толком не зная. И им достаточно этой неглубокой, но искренней веры. Отними её у них, разрушь её, и ты сделаешь их глубоко безнравственными. Почему? Потому что, оттолкнув благочестие своих родичей, они и самые возвышенные истины Писания перетолкуют до неузнаваемости. Услышат там лишь повеление сражаться с внешним, но не вдуматься во внутреннее. И будут воевать во имя веры и спасения людей, убивать и драться с «неверными», искать и жечь ведьм и несогласных. Только нравственности поменьше будет. И не скоро поймут, что так жить Христос не заповедал. А те, кто что-то поймут, будут не поняты своим народом, если не будет у них любви.

— Так как из них язычество выйдет, если с ним не бороться, не проповедовать? Ничего и не изменится.

— Там мы разве не проповедуем? Но что ты понимаешь под проповедью? Правильные слова говорить? Евангелие пересказывать старинными словами? Что ты им такого хочешь рассказать, чтобы их жизнь полностью изменилась? Уважать старших, не блудить, не красть, не быть подлыми, защищать ближних они и без тебя столетиями умеют. Наша задача лишь от откровенного зла их отвлекать. От поклонения бесам и тяжких грехов. А от того, что они в храме правильные слова слушают, толку не много. Где находится тот Израиль, и причём он вообще, и почему все псалмы о нём, когда они тут живут, и почему что-то от них требует Христос и апостолы, они и понимают-то через слово, как сказки. Просто живут своей жизнью, пока не потеряют что-то или кого-то. Тогда задают вопросы и очень удивляются, поняв, что Церковь, в которую они десятилетиями ходят, совсем другому учит и другим живёт.

Мы стараемся жить по совести, и делами подтверждать свои слова. Это и есть настоящая проповедь… Барана пожалел? А ты знаешь, что жители нашего городка ещё сто лет назад людей в жертву приносили? То-то же. А теперь такого нет. Вот тебе и сила проповеди. Или усердие градоначальника. Как посмотреть… Поэтому нет большой беды не осудить их за безобидные обычаи, чтобы не возвращались люди ко злу.

— Ну что ты говоришь? Ты же сам это не любишь, Агапий! И что теперь, с ними баранов вокруг храма водить? Соль заговаривать? В приметы верить?

— Если ты прозрел, и знаешь, как должно быть, то участвовать в этом, конечно, не стоит. Но они-то ещё не прозрели. Поэтому отговаривать их от всего этого надо осторожно, постепенно, вслушиваясь в них — готовы ли услышать? Сначала из священных рощ вывести и от бесослужения отвести поближе к храму. Лишить обычаи связи с бесами. Пусть это будет дело милосердия, а не языческий ритуал.

Барашка они съедят, прославляя Христа Воскресшего, пусть и не вполне понимая, о чём говорят, с бедными поделятся, в детях милосердие воспитают, старших почтут. А наше дело — быть готовыми ответить, когда у них вопросы появятся, и ко Христу привести. Если есть в нас соль, то она и их понемногу просолит…

Кстати, бери-ка этот пакет с засахаренными фруктами и отнеси их Мегалиту. И попроси у него прощения. Вот увидишь, старец первый оттает и ещё чаем угостит. Он хоть и мало читал из любимых твоих книг, но Христос давно живёт в его сердце.

 

57

— Всё время у тебя одно и то же, Агапий: «молись, уповай на Бога!» Но ведь молюсь я, молюсь! Выстаиваю в храме всю службу, в келье перед иконой читаю молитвы, уже наизусть их выучил. А толку что? Где же они, дары духовные?

 

— Да, серьёзный вопрос, Потапий… Кстати, никак я не принесу тебе финики, которые ты просил. Прости…

 

— Ну вот! И так сколько уже дней? Неделю? Что толку с твоего «прости»? Каждый же день говорим об этом!

 

— Ну, вот всё никак. Но ты прав, мы каждый день об этом с тобой говорим. Что же ещё нужно?

 

— Ты издеваешься надо мной? Говорить мало, делать нужно!

 

— Тогда и ты не издевайся над молитвой, и начинай уже делать то, чему она тебя учит. Не просто бормочи слова — оболочку, внешние звуки и поклоны, а пойми, куда они тебя ведут. Послушай Того, к Кому они ведут. Полюби Любящего тебя. Тогда и дары будут. Точно тебе говорю.

 

А финики я давно принёс: вот они. Прости, Потапий, пошутил.

 

58

— Ну и что? Ну наорал на брата своего, легче тебе стало?

— Нет, авва, теперь тяжело на душе от греха.

— А ты ещё представь, что тебе тяжело не от того, что нахамил ближнему своему, а от того, что оказался не так хорош, как себе кажешься! Ты думал, что все уже видят твою праведность, и вдруг сорвался и на глазах всех показал себя неправедным. Вот горькое разочарование! Оно тебя и гложет.

— Ох, и точно! Ну, вообще не знаю, что делать.

— Да ладно, скоро все умрём!

— Да ну тебя, авва! Вот умеешь же утешить!

— Ну, хорошо. Благословляй Бога за всё и будешь жить в мире.

— Да как же мне благословлять Бога за мои грехи и ошибки? Это ж оправдание грехов!

— Благословляй Бога за то, что ты их увидел. Значит, сможешь избежать их яда в будущем.

— Да я и в будущем всё напутаю и испорчу.

— Ладно, ты прав. Тебя могут исправить только свежие финики. Пойдём чай пить. Утреня вечерни мудренее.

— Ну авва! Я же серьёзно!

— И я тоже! Вперёд!