Я люблю церковно-славянский язык. Регулярно служу на нём, вижу в нём сокровищницу форм, образов и смыслов, могущих наполнить смыслом бессмыслицу языка наших современников.

Но моя паства — простые русские люди — совершенно его не понимают, или понимают прямо наоборот. Пресловутые «овца козла не убоится», «я крокодила пред тобою» и «влез на чердак Моисей» уже перешли в церковные анекдоты. Да и кто сегодня без подготовки поймёт, что шары — это краски, живот — это не часть тела, теплота это очень даже кипяток, а еще пара тысяч богослужебных слов не совпадает по значению с современными русскими?

Вот и считается , что долг христианина сегодня — это просто отстоять многочасовую службу и следовать куче всевозможных обрядов и суеверий, смысла которых понимать не следует. Чего стоит хотя бы истерия с массовыми «очистительными» купаниями, профанирующими праздник Богоявления, чины «покаяния» в не нами совершенном грехе цареубийства, почитание непрославленных святых, «старцемания», поиск еретиков и раскольников при полном незнании основ собственной веры.

И ведь Церковь не молчит. И священнослужители в проповедях «говорят и объясняют», и на некоторых православных сайтах есть прекрасные статьи о «недопустимости». Но народ в своем подавляющем большинстве нас не слышит. Может мы как-то не так говорим?..

В мае прошлого года мне посчастливилось побеседовать с одним греческим митрополитом. Среди прочего, зашел разговор и об употреблении в богослужении разговорного языка. Для владыки (как, впрочем, и для большинства наших соотечественников,) использование разговорной речи в службе было немыслимым: ведь греки употребляют без изменения тексты, составленные самими святыми отцами — Василием Великим, Иоанном Златоустым, Андреем Критским и т.п. То есть, в отличие от Русской Церкви, то, что для нас в любом случае более или менее удачный перевод, для греков подлинник.

Спорить с владыкой я не стал. Да и не хотел бы в чем-то огорчить этого мудрого и доброго человека. Но и мириться с невежеством нашей паствы, возводимым чуть ли не в норму, тоже трудно.

Разве Церковь это музей для хранения подлинников какой-либо эпохи? Да, мы призваны Апостолом хранить Предание (Фес. 2:15). Но ведь не его форму, особенно языковую, которой во времена св. ап. Павла еще просто не было, а его суть.

Разве Церковь остановилась навсегда в своем внешнем развитии и не имеет права без изменения возвещать Евангельские истины на понятном современникам языке?

Почему все иные православные народы понимают эти истины в переводе и спасаются (чему свидетельство множество прославленных святых в Антиохийской, Грузинской и др национальных Церквях), а греки и русские не могут спасти свою душу, если будут молиться не на древне-греческом и церковно-славянском языке (которые, кстати, в обеих странах нашим современникам, мягко сказать, не ясны)?

Ответить на этот вопрос наши Церкви до сих пор не в состоянии, хотя и в Священном Писании, и в творениях большинства святых отцов ни малейшего намека на необходимость некоего особого богослужебного языка нет. В конце концов, Господь наш Иисус Христос и Сам молился, и Своим ученикам дал молитву «Отче наш» не на греческом или русском, а на арамейском языке, с которого она лишь спустя десятилетие была переведена на современный апостолам диалект древне-греческого языка опять же для успешной проповеди Евангелия.

Я в Церкви Христовой осмысленно пребываю с 1984 г. И всегда приятно (хотя и удивительно) видеть стремление священнослужителей не только «удовлетворять религиозные потребности» своих граждан, но и просвещать их светом Евангелия. Даже если это сопровождается протестами людей, которые хотят из Церкви Христовой сделать музей древностей. Для которых форма языка богослужения трех-четырех ушедших веков важнее его содержания.