Зачем нужен перевод?

1) Церковнославянский язык значительно отличается от современного русского, что затрудняет понимание смысла богослужения. Существуют разные подходы к решению этой проблемы: подстрочный перевод, комментирование текста, изучение церковнославянского языка и др. Почему Вы считаете, что перевод — это наиболее продуктивный способ, приближающий верующих к пониманию смысла богослужебных текстов?

«Вера от слышания, а слышание от слова Божия», — говорит апостол Павел (Рим 10:17). Эта фраза очень многогранна, но для нас важно отметить значимость для христианина того, что человек слышит в храме. К сожалению, за последние столетия не только в России, но и в других традиционных православных странах сложилась довольно печальная ситуация, позволяющая массе людей воспринимать православие совершенно не так, как оно было задумано и проповедано апостолами. Это касается, в первую очередь, языка богослужения и — опосредованно – языка проповеди. Всеми нами любимый, привычный и эстетически великолепный церковнославянский язык становится барьером на пути к пониманию того, что этот язык призван выражать. Люди совершенно не представляют смысла церковного собрания, а о многих церковных реалиях складывают превратное впечатление, делая религиозную жизнь разновидностью языческого культа. Проблема эта давно подмечена ещё святителем Феофаном Затворником и праведным Иоанном Кронштадтским и была среди первых в обсуждении на Великом Московском соборе 1917–1918 гг. И хотя решение её по известным причинам в России было замедлено, работа по прояснению языка богослужения продолжается разными независимыми друг от друга исследователями.  Причем если в самой Греции подобные труды получили крайне малое распространение (не в последнюю очередь по психологическим причинам — они же до сих пор пользуются оригиналами текстов), то для всех остальных стран, в которых богослужение изначально переводное, естественно оттачивать и совершенствовать переводы, чтобы они, с одной стороны, соответствовали изменению литературного языка, адекватно современному сознанию донося евангельские истины, а с другой сохраняли непрерывную традицию православия.

Язык богослужения

2) Каково место церковно-русского языка в современной языковой ситуации?

Сегодня, когда уровень общего образования значительной части нашей паствы, да и наших соотечественников в целом, невысок, церковно-русский язык становится инклюзивным мостом между среднестатистическим прихожанином, не имеющим достаточно сил, времени и мотивации, чтобы изучать церковнославянский или древнегреческий язык, и богатейшим миром русской культуры — и светской, и религиозной. Ведь задача церковно-русского языка не просто заменить непонятные слова понятными, а научить мыслить в новых языковых границах, сохраняя связь с христианской, библейской культурой. Это залог осмысления и, не побоюсь столь яркого слова, открытия русской религиозной культуры для многих слоёв наших современников, чему я сам был неоднократно свидетелем. Естественный для подавляющего большинства русских писателей XVIII–XX веков образ православия учитывал и певучесть церковнославянского языка, и его смысловую составляющую, которая, к сожалению, всё менее понятна русскому человеку сегодня. Слушая и читая самостоятельно богослужебные тексты, написанные в иную эпоху, иным языком, предлагающие респонденту совершенно иначе смотреть на мир, на отношения между Богом и человеком, люди переживают ярчайшее внутреннее озарение, открывающее неведомый доселе мир богослужебной поэзии и обогащающее восприятие русской классической культуры. Богослужение перестаёт быть набором сладкозвучных заклинаний и становится частью диалога между Богом и всем человечеством, ищущим Его и идущим к Нему. Становится важным фактором, опосредованно, но уверенно развивающим российскую культуру.

3) В высказываниях переводчиков и лингвистов появляются разные выражения для обозначения языка, на который совершается перевод: современный русский язык, русский литургический язык, церковно-русский язык. Почему возникают эти выражения и как, с Вашей точки зрения, можно назвать язык перевода более точно?

Возможно, точку в этих рассуждениях поставим уже не мы, а будущие поколения, но лично мне ближе словосочетание «церковно-русский язык». Оно отражает саму суть работы переводчика богослужения: сделать церковную составляющую молитвенной жизни русского христианина релевантной общей традиции Церкви, используя определенные краски и образы современного русского языка, добавляя архаизмы и прочие поэтические приёмы для удобства речитативного чтения и пения. Этот термин подчеркнуто отличает то, что мы делаем, от прочих довольно расплывчатых категорий или относится к ним как частное к целому. Выражение «литургический язык» мне опять же не близко, потому что оно сужает сферу применения переводов. Смысл ведь не в создании какого-то особенного искусственного языка для узко обозначенных целей, а в «примирении» современного русского человека, имеющего некий литературный навык и образование, с двухтысячелетним опытом христианской Церкви, примирении с Богом, не требующим отречения от своей культурной идентичности.

Проблемы перевода

4) Какими принципами руководствовались переводчики библейских и богослужебных текстов на церковнославянский язык? Какие из них важны сегодня?

Насколько мы можем сейчас судить, принципы перевода в IX веке были довольно простыми: попавший в руки переписчиков текст переводился максимально подстрочно, и работы по сличению и выявлению менее повреждённых рукописей не проводилось, что и неудивительно для конца первого тысячелетия. Уверенно можно утверждать лишь, что переводчики стремились быть понятными только для небольшой группы соотечественников-славян: князя и его окружения. Ведь очевидно, что богатейший образный язык библейской, богословской литургической поэзии был тогда просто недоступен пониманию основной части славянского населения, которому лишь предстояло узнать об основах православной культуры от приходских священников. В некоторой степени это происходит и сегодня. Поэтому бессмысленно делать как очередной подстрочный перевод, разве что для узконаправленной научной деятельности, так и перевод, который будет «понятен всем». Этого просто не может быть, учитывая множество языков современной российской субкультуры. И если свв. Кирилл и Мефодий не могли опираться на светскую литературу, потому что её тогда ещё не было — славянская письменная культура только начиналась, то мы в более выигрышной позиции и вправе взять литературную форму русского языка за основу.

5) С какого языка Вы переводите богослужебные тексты? Какие источники Вы используете? Чем обусловлен Ваш выбор?

Конечно, надо стремиться переводить тексты с их оригиналов, поэтому бессмысленно брать за основу церковнославянские тексты, ведь это тоже перевод. Но и при обращении к греческим текстам возникает масса трудностей и интерпретаций, не всегда позволяющих сразу понять, что же хотел сказать нам древний автор. И вот тут хорошо помогают английские переводы, которые сами греки сделали в последние 150 лет для забывающих родной язык соотечественников. Часто они помогают пояснить синтаксис, а то и общий смысл фразы. В любом случае, моя задача не провести научную работу по восстановлению правильного чтения того или иного текста, а попытаться понять внутреннюю логику текста, его уместность в общем полотне богослужения. Ведь намерения гимнотворцев седьмого века и наши сегодня совершенно одинаковы — просветить людей Светом Христовым, а не развлечь красивыми текстами за богослужением. От этого и надо отталкиваться. Не секрет, к тому же, что ряд фраз в Септуагинте не переведён с еврейского на греческий буквально, а пересказан. Это миссионерский приём, вычленяющий и предлагающий слушателю не хитросплетения красивых словес, а саму суть происходящего. Донести до слушателя смысл – вот основная задача христианского переводчика богослужения.

6) На какие языковые образцы Вы ориентируетесь для принятия того или иного переводческого решения?

Стилистически всегда уместно использовать краски, сложившиеся в церковнославянском переводе. Они близки для русского слушателя. Также для меня важно сохранить внутренний ритм текста, сделать его удобным для чтения нараспев, хотя лично я предпочитаю современную греческую манеру чтения — возвышенную поэтическую декламацию, подчёркивающую смысл фразы, а не мыслящей паттернами и шаблонами. Мне очень близок образный и богатый язык классиков русской литературы – Гоголя, Пушкина, Достоевского, Булгакова и ещё многих десятков гениальных мастеров русского слова. Русский язык богат синонимами и образами, поэтому я стараюсь знакомиться со всеми имеющимися на сегодняшний день переводами, чтобы расширять словарный запас.

7) Насколько принципиальна для богослужебных текстов лексическая, синтаксическая, прагматическая эквивалентность текста перевода оригинальному тексту? Насколько удается ее сохранить? Часто ли приходится прибегать к переводческим трансформациям в процессе работы? Приведите примеры.

Это очень сложный вопрос, потому что подавляющее большинство русских христиан считает подлинным переводом лишь подстрочник. Но подстрочник легко сбивает нас с толку, когда мы читаем тексты, рождённые пару тысячелетий назад. Мы не обязаны быть «рабами книги», рабами древней формы. Дух Святой и сегодня дышит среди нас, вдохновляя на верное понимание древних молитв, и нам надо бы больше заботиться о том, чтобы уловить Его дыхание, а не удовлетворённо привести современный текст в дословное соответствие с древними формами и на этом успокоиться. Главное — понять сам текст, вычленить его смысл и спросить себя — что он несёт современному слушателю? Отсюда уже и рождается требуемая форма пересказа. При этом я совершенно не боюсь, что изначальный смысл будет забыт или искажён. Все оригиналы текстов не отменяются, их никто не прячет от нас, они доступны для новых поколений исследователей и переводчиков, которые и смогут при необходимости исправить возможные ошибки. Конечно, в целом ряде случаев проблематично сохранить нетронутой древнюю форму. В качестве примера можно вспомнить формулу поминовения святых. Церковнославянский язык часто лишь подразумевает наличие сказуемого, глагола, а в русском языке это немного дезориентирует. Поэтому «иже во святых отца нашего» я перевожу как «просия́вшего среди святых отцов наших», «добропобедных» как «победоносных». Или возьмём финальное благословение вечерни и литургии, которое не имеет в церковнославянском варианте сказуемого: «Благословение Господне на вас, Того благодатию и человеколюбием». Его уместно дополнить сказуемым: «Благословение Господа да снизойдёт на вас, по благодати Его и человеколюбию». Также представляется уместным расширить упоминание «богоотцов» до «родителей Богородицы и т.д.

8) Какие слова церковнославянского языка на Ваш взгляд не нужно переводить на русский язык?

Это целый ряд слов и выражений. Например, «присно». Как подчёркивают знатоки древнегреческого языка, например, преподаватели Санкт-Петербургской Духовной Академии, это слово означает не просто протяжённость во времени, «всегда», но и истинность, достоверность происходящего. То есть, Приснодева — это не просто Та, Которая всегда называлась Девой, но и подлинно Дева. Не везде я заменяю также «умиление» «сокрушением» — нужно давать человеку возможность самому найти некоторые значения, не разрушающие общую канву текста. «Первозданный», «исповедание», «животворный» я тоже не меняю. А вот «Человеколюбца», «Человеколюбивого» я чередую с «Любящим людей» или «Любящим нас». Богослужебную «теплоту» у меня язык не поворачивается назвать просто кипятком. Это тоже «слово на вырост». «Оправдания» можно перевести как «повеления», «заповеди» и т.п., а «честно́й» в зависимости от контекста я перевожу как «чтимый», «почитаемый», «почтенный (отец)», «священный (крест)», «драгоценная (Кровь)». «Славный», который в современном употреблении несёт оттенок фамильярности (ср. «он — славный парень») перевожу как «прославленный», хотя прямое значение, пожалуй, ближе к «всем известный». Также я сторонник церковнославянских вокативов — «Боже», «Господи», «Царю» и т.п. Они создают молитвенное настроение, не ломая смысла. Да, иногда они неуместны, особенно когда идут десятком подряд, иногда они сливаются со звучанием других падежей и вводят в заблуждение слушателя. Тогда беру русские вокативы и не смущаюсь некоторой пестротой стилистики. У нас и в литературном русском языке могут присутствовать «уста» и «очи», и это не вызывает возражений. Мнение же «пуристов» что богослужебный перевод должен соответствовать материалу учебника русского языка для средней школы мне не близко.

9) Как богословский смысл текста влияет на выбор того или иного переводческого решения?

В первую очередь, богословие Нового Завета позволяет иначе прочитать «кровавые» страницы Ветхого. В нескольких местах я принципиально изменил текст, в лучших традициях Септуагинты, указав, конечно, разночтение в примечаниях. Это касается, например, некоторых псалмов. В 50-м упоминается, что мать родила Давида «во грехах и беззакониях». Это заметно женоненавистнический подход, унижающий таинство рождения человека. В Древнем мире он был естественен и понятен, потому что древнего человека кровь оскверняла. Но сегодня это не так. Поэтому я предложил такой вариант: «Ибо беззаконными зачат я, и грешным родила́ меня матерь моя». Другой пример можно привести из сотого псалма, постоянно читаемого на освящении квартиры или дома, поэтому имеющего ясную миссионерскую направленность. Вместо кровавого рассказа о физическом истреблении всех беззаконников и грешников, неправильно, с точки зрения Давида, почитающих Господа, я предложил такой вариант, соответствующий православному святоотеческому толкованию этого места: «Поутру истреблял я нечестивые мысли свои, да не останусь во граде Господнем делающим беззаконие». Подобным же принципом я руководствовался, заменяя неопределённое утверждение прп. Андрея из пятой песни Великого канона о «бабах египетских», т.е. повитухах, якобы убивавших еврейских мальчиков при рождении. Однако из Библии мы знаем, что всё было в точности наоборот — благоразумные повивальные бабки отказались это делать, и преп. Андрей за это ставит их нам в пример. Поэтому и я не столько исправляю текст, сколько лишь уточняю его восприятие нами в соответствии с Писанием: «Слышала ты, о несчастная душа, о благоразумных деяниях повитух египетских, умерщвлять отказавшихся в древности мальчиков новорождённых».

10) Как знание истории русского и византийского богослужения помогает принимать то или иное переводческое решение?

Самый простой пример — это размещение тропаря третьего часа на эпиклезе анафоры литургии св. Златоуста или св. Василия Великого. Мы знаем из истории богослужения, что ему там не место, и переносим его туда, где он не разорвёт изначальный текст литургии — перед молитвой «Ещё приносим». Второй пример — это последовательное размещение возгласов исключительно после молитвы, которую они завершают, а не перед ней, как это встречается в Служебнике на антифонах литургии, например. Также я последовательно замещаю в тексте Служебника, относящегося к пресвитеру, слово «владыка» на слово «отче», которое сегодня соответствует принятому обращению к священнику. Дело в том, что, как легко заметить из памятников литературы древности, обращение «владыка» адресовалось всем священнослужителям, ставшим частью чиновничьего аппарата Римской, Византийской империи, как, собственно, и ко всем светским чиновникам. Интересно, что оно соответствовало не только слову «господин», но и слову «учитель», что и заметно в английских переводах. То есть это формальное обращение к любому должностному лицу Византии. В царской России этому соответствует обращение «господин», в советской — «товарищ». Формально оно вполне уместно, но сбивает с толку, ведь «владыка» сегодня — это обращение исключительно к епископу. Кстати, непонимание этого нюанса ведёт к наивным толкованиям-рассуждениям о том, что священник не сам совершает литургию, а лишь представляет епископа в этом храме на этой литургии и т.п. Надо ли уточнять, как это нивелирует происходящее до бессмыслицы — вместо полноценных общин вокруг Чаши Христовой, возглавляемых пресвитером, епархиальное содружество которых возглавляется епископом, мы имеем какие-то приходы-«недообщины», носящие случайный характер, как, получается, и вся пастырская работа священника. Такой взгляд на церковную действительность, как мне кажется, несёт деструктивный характер.

11) Как менялись принципы перевода на протяжении Вашей переводческой деятельности?

Первоначально я, выпускник Московской Духовной Академии, был убеждён, что ничего переводить вообще не надо, а надо немного поработать с непонятными словами на занятиях, которые я и проводил с прихожанами Предтеченского храма при Саранском Духовном училище. Но по мере работы выяснилось, что проблема несравнимо глубже, и для полноценной жизни в храме требуется максимальная ясность в текстах. Однако, как и у большинства моих коллег, у меня оставалась боязнь нарушить привычную церковнославянскую форму слов. Поэтому мои переводы двадцатилетней давности были довольно неуклюжими и весьма славянизированными. Лет шесть назад, когда опять же в работе с людьми выяснилась необходимость внятно переведённых пособий по литургике, не говоря уже о богослужебных текстах, я продолжил работу и наоборот стремился к максимальной русскости текста, разъяснению всех сложных словосочетаний и форм. Тогда я вдохновился переводами иеромонаха Феофана (Адаменко), которого можно считать преподобномучеником и одним из небесных покровителей русского богослужения. Однако из сравнения разных переводов разных слов, того же «дориносима» на херувимской песне, довольно быстро стало понятным, что, если мы хотим понять исходный смысл текста (другое дело, как мы потом это понимание применим), надо обращаться к греческих текстам, уже пересказанным греками же. А сам стиль русского перевода должен включать в себя «трёх китов» — поэтическую инверсию («Царю Небесный», а не «Небесный Царь»), архаизмы («очи», «уста», «осанна», «аллилуия», «аминь» и т.п.) и вокативы русские или церковнославянские, о которых мы уже говорили выше.

Перевод богослужения и церковная община

12) Влияет ли перевод богослужебных текстов на устроение миссии и катехизации церкви, на жизнь церковных общин?

У нас традиционно плохо развита обратная связь, то есть люди могут молчать до последнего, стесняясь сказать о чём-то своему священнику. Но я регулярно получаю положительные свидетельства влияния переведённых мною текстов на самосознание прихожан. Я вижу больше радости, больше ответственности, больше стремления жить христианской, духовной жизнью, не подменяя её вычитыванием и выстаиванием. Меня это очень обнадёживает. Это не относится, конечно, к крикливому меньшинству, которое во всех переводах видит исключительно модернизм и обновленчество. Но, слава Богу, сегодня есть возможность выбрать храм по стремлениям своей души.

13) Может ли перевод богослужебных текстов способствовать вхождению новых людей в традицию церкви? Насколько современный человек готов воспринимать образность богослужебных текстов? Или правильнее писать новые службы? Должен ли перевод ставить перед собой задачу снятия культурной и исторической дистанции? Если да, то как эту дистанцию можно преодолевать? Приведите примеры.

Конечно, единого ответа на эти вопросы нет. Люди все разные, и входят они в Церковь по-разному. Но я, повторюсь, за прошедшие годы вижу десятки примеров осознанного углубления в христианство прежде индифферентных людей именно вследствие понятных и понятых, отозвавшихся в душе текстов, в том числе и моего перевода — Псалтири, Молитвослова, Великого канона, Требника и пр. Такое христианство не ограничивается храмом, а стремится и за церковной оградой изменить жизнь по Евангелию, что и является конечным смыслом как катихизации, так и миссионерства.