Московский Патриархат
Самарская Православная Духовная Семинария
Кафедра Церковной истории

Дипломная работа

На тему: Русская Православная Церковь в правление
императрицы Анны Иоанновны (1730 — 1740)

Самара 2004 г.

Оглавление

Введение
Глава 1. Общий обзор царствования императрицы Анны Иоанновны
1.1. Краткая биография Анны Иоанновны до восшествия на престол
1.2. Восшествие на российский трон
1.2.1. Коронация
1.3. О сакральном понимании характера самодержавной власти
1.4. Внутренняя и внешняя политика
1.4.1. Дворянские реформы
1.4.2. Экономическая политика
1.4.3. Внутреннее управление
1.4.4. Военные кампании
1.4.5. «Бироновщина»
Глава 2. Положение Русской Православной Церкви при Анне Иоанновне
2.1. Духовно-нравственное состояние общества
2.2. Церковная политика
2.3. Положение Святейшего Синода
2.3.1. Состав Синода
2.4. Церковный суд
2.5. Феофан Прокопович и его влияние на церковную политику
2.6. Архиерейские процессы
2.7. Положение приходского духовенства
2.7.1. Налоги
2.7.2. Церковные недоимки
2.7.3. Отношение к духовенству
2.7.4. Рекрутские «разборы»
2.7.5. Подготовка приходского духовенства
2.7.6. Распоряжение церковными доходами
2.7.7. Церковь и крепостные
2.8. Положение монастырей
2.9. Конфессиональная политика, межконфессиональная полемика
Глава 3. Деятельность Русской Православной Церкви при Анне Иоанновне
3.1. Миссионерская деятельность
3.1.1. Просвещение калмыков
3.1.2. Помощь Грузии
3.1.3. Начало просвещения чукчей
3.1.4. Просвещение Камчатки
3.1.5. Поволжская миссия
3.2. Борьба со старообрядчеством и сектами
3.2.1. Хлысты
3.3. Состояние духовных школ
3.4. Храмоздательство, церковное искусство, переводческая и богослужебная деятельность
Заключение
Список источников и использованной литературы
Приложение к дипломной работе

Введение
На протяжении всей многовековой истории нашего государства немного можно назвать периодов, когда Россия переживала длительные периоды мира и благосостояния. Недолгое благоденствие при начале Земли Русской сменилось междоусобными войнами, а затем и набегами Золотой Орды. Освободившись от иноземного полона, Русь еще долго переживала многие нестроения как со стороны внешних врагов, так и со стороны своих правителей, далеко не всегда бывших лучшими представителями народа.
Однако, помня, что все совершается ко благу , мы рассматриваем историю нашего государства не просто как череду некоторых событий, но и как историю спасения нашего народа. Потому что, как ни жестоко это звучит, благочестие нации и ее религиозность с особенной силой раскрывается и разрастается в период нестроений, гонений на Церковь, в период войн и экономической нестабильности, пример чему мы видим и в наши дни.
Видя проблемы, беспокоившие нашу многострадальную и торжествующую Церковь в минувшее столетие, мы с особым вниманием вглядываемся в схожие периоды в истории России, пытаясь в рассмотрении параллелей увидеть ответы на многие вопросы, беспокоящие нас сегодня. И хотя уже давно замечено, что история повторяется, и минувшие события мало чему нас учат, несомненная польза от этого есть, потому что без знания своей истории человек уподобляется дереву без корней: без прошлого он обречен на бессмысленное будущее.
Однако, изучая историю, с одной стороны, ненормально видеть во всем лишь стечение внешних обстоятельств и исторических неизбежностей, чем часто «грешат» школьные учебники истории. С другой стороны, стремление видеть в Церкви «царство не от мира сего» и бессознательно игнорировать ее человеческий элемент (своеобразное историческое монофизитство) приводит к попыткам рассматривать Историю Церкви отдельно от Истории России.
Именно поэтому будет несправедливо сказать только о политике государства по отношению к Русской Православной Церкви и при этом игнорировать общегосударственную политику эпохи. Церковь в земной ее составляющей — это часть общества, и рассматривать ее историю в отрыве от истории общества будет неправомерно. К тому же одно и тоже деяние Руководителя Государства по-разному воспринимается разными слоями общества, и значение многих свершений видно лишь спустя определенное время.
К сожалению, рассматриваемый нами период тоже нельзя отнести к числу спокойных и благополучных. И, если смотреть объективно, многие трудности этого периода обусловлены приходом к власти т. н. «немецкой партии», не понимающей запросов и интересов русского народа.
Именно поэтому, говоря о положении Русской Православной Церкви в эпоху правления императрицы Анны Иоанновны (1730 — 1740), мы начинаем первую главу с ее биографии и с общей атмосферы периода, показывающей настроение народа и его правителей, характеристику людей, приведших к власти Анну Иоанновну. При этом мы ставим перед собой задачу не очертить какой-либо одной краской, светлой или темной, образ того или иного исторического деятеля, но дать взвешенную и объективную картину событий.
Подробности восшествия на престол Анны Иоанновны и взгляд на сакральность императорской власти помогает проследить всю тонкость взаимоотношений между Церковью и государством, прошедших сложный путь от византийского симфонизма до подчинения Церкви государству и лично императору, как «епископу над епископами».
Блестяще выраженная Карамзиным растерянность эпохи, потерявшей своего создателя — Петра Великого, приводит к смене правителей, декларирующих стремление провести в жизнь начатые деяния своего великого предшественника, но на деле лишь становились его слабыми тенями.
Подтвердить этот тезис нам помогает раздел об экономической политике Анны Иоанновны и о военных кампаниях, предпринимавшихся во время ее правления.
Подразделы внутреннее управление и «бироновщина» призваны дать более полную характеристике общественных настроений, беспрецедентных для того времени и, увы, печально известных нам, жителям постсоветского общества.
Начиная вторую главу с общей характеристики духовно-нравственного состояния общества, мы подготавливаем понимание церковной политики пронемецкого правительства Анны Иоанновны, не чувствовавшего духовных запросов русского народа и не имевших должного благоговения перед православным духовенством.
Зависимость Святейшего Синода от светских властей освещена в соответствующем разделе.
Остальные разделы второй главы описывают положение духовенства эпохи, взаимоотношение духовенства и властей, проблемы налогов и недоимок, проблемы «рекрутских наборов» и подготовки духовенства.
Нельзя обойти вниманием и личность архиепископа Феофана Прокоповича. В данной работе будет, в основном, освещена его деструктивная деятельность: участие в т. н. «архиерейских процессах», преследование инакомыслящих, поддержка различных, далеко не самых идеальных государственных реформ. Однако, «путешественники говорили, что трудно найти человека, равного Феофану по знаниям и по «неописанной охоте к математике». Он до тонкости знал тоже историю, философию, богословие, европейские языки, из которых на двух говорил, но позволял себе говорить только на русском, или, в случае крайности, на латинском» [33, с. 57].
Раздел, посвященный распоряжению церковными доходами, владению крепостными, положению монастырей и монашествующих, конфессиональной политике государства Российского откроет все бесправие духовенства той эпохи, незащищенность перед законом и произволом властей и благодушие наших предков по слову апостола: «Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте» (Рим. 12, 14).
Однако, при всем неблаголепии рассматриваемого периода, у нас нет стремления обрисовывать период правления Анны Иоанновны только черными красками. Поэтому третья глава работы посвящена деятельности Русской Православной Церкви, которая и в этот период, несмотря на сопротивление властей, а скорее благодаря государственной поддержке, осуществила ряд разнообразных проектов, включающих и миссионерские экспедиции, и антистарообрядческая полемика, и просвещение народов Российской империи светом Христовым, и помощь единоверным государствам, оказавшимся в зависимости от иноземных захватчиков, и издание духовной литературы и переводческую деятельность.
Раздел третьей главы специально посвящен развитию духовного образования в России. Достоин примечания тот факт, что в правление Анны Иоанновны архиерейские духовные школы были преобразованы в семинарии и был взят курс на серьезную подготовку духовенства.
Небезынтересным для читателя может быть подраздел, посвященный архитектуре того периода, получившей название «аннинского барокко». Строения времен Анны Иоанновны еще встречаются в обоих столицах, и их переходный тип является своеобразным памятником этому противоречивому и сложному времени.
Объектом исследования данной работы является Русская Православная Церковь как одна из Поместных Церквей Вселенского Православия в отдельно взятый конкретный период Российской истории.
Предметом исследования является состояние Русской Православной Церкви в правление императрицы Анны Иоанновны (1730 — 1740 гг.).
Целью исследования данного труда является по возможности разностороннее выявление положения Русской Православной Церкви в период правления императрицы Анны Иоанновны.
Задачи исследования
1. Дать характеристику и анализ предшествующего и последующего вступлению на престол императрицы Анны Иоанновны времени и событиям, как факторам, повлиявшим на дальнейшую политику её правления, а именно на её отношение к Церкви.
2. Раскрыть главные моменты преобразования как в структуре управления Русской Православной Церкви (Святейшего Синода), так и в епархиальной и приходской жизни; уделить внимание развитию духовного образования и состоянию монастырской жизни.
3. Показать причины репрессий по отношению к духовенству, как часть общей церковной политики государства периода 1730 — 1740 гг.
4. Дать оценку роли видных деятелей той эпохи и, особенно, архиепископа Феофана (Прокоповича) в период правления императрицы Анны Иоанновны.
Основные методы исследования: исторический анализ трудов Соловьёва С.М., Смолича И.К., Знаменского П.В., Карташова А.В., Доброклонского А.П. и ряда других историков.
Обзор литературы. Литература, посвящённая данной тематике дипломной работы, представлена в основном дореволюционными изданиями. Наиболее серьёзным и полновесным трудом, основанным на богатом архивном материале, является труды архиепископа Филарета (Гумилевского), Ключевского В.О., Соловьёва С.М., Смолича И.К., прот. П. Смирнова, Титлинова Б.В., Карташова А.В., Знаменского П.В. и др. — которые дают наиболее точную оценку эпохи царствования императрицы Анны Иоанновны и ее церковной политики.
Научная и практическая значимость: главной задачей данной работы является беспристрастное освещение основных событий исследуемой эпохи и попытка дать этим событиям церковную оценку, которая, конечно, не должна влиять на историческую достоверность прошлого.
Стремясь к общедоступности, мы старались по возможности избегать специфических терминов и длинных цитат на языке XVIII века, не всегда понятном современному читателю.
Актуальность данной работы заключается в рассмотрении малоизученного исторического периода. «Аннинское» десятилетие занимает так мало места в общем объеме исторической литературы, что, порой, бывает крайне трудно составить себе объективное представление об этой эпохе, которая с легкой руки Ключевского для многих так и осталась «эпохой дворцовых переворотов».
Работа предназначена как для студентов духовных школ и светских вузов, так и для всех, интересующихся этим историческим периодом.

Глава 1. Общий обзор царствования императрицы Анны Иоанновны
1.1. Краткая биография Анны Иоанновны до восшествия на престол
Рассматривая положение Русской Православной Церкви в определенный исторический период, несущий на себе ясный отпечаток личности правителя России того времени, нельзя не начать с общего обзора эпохи и, тем более, с попытки вглядеться в ту личность, которая десять лет вершила судьбы нашей Родины и, во многом, нашей Церкви.
Анна Иоанновна Романова, дочь царя Иоанна V Алексеевича и царицы Параскевы Феодоровны (урожденной Салтыковой) родилась 28 января 1693 в Москве. Детство провела в кремлевских дворцах и подмосковной резиденции в с. Измайлове. Вместе с сестрами Екатериной и Параскевой получила скромное домашнее образование, обучалась немецкому, французскому языку и танцам. В 1708 г. вместе с матерью и сестрами переехала в Санкт-Петербург, где жила на Городской (Петроградской) стороне.
На основании соглашения, заключенного в 1710 г. в Мариенвердере между царем Петром I и прусским королем Фридрихом Вильгельмом I, в 17 лет вышла замуж за герцога Курляндского Фридриха Вильгельма. Свадьба состоялась 31 октября 1710 г. в Меншиковском дворце на Васильевском острове С.-Петербурга, венчание было совершено по православному чину. После смерти супруга, скончавшегося три месяца спустя, 9 января 1711 г. на пути в Курляндию, по настоянию Петра I Анна Иоанновна почти 20 лет проживала в качестве вдовствующей герцогини в Митаве (современная Елгава, Латвия). С 1712 г. находилась под сильным влиянием своего фаворита — обер-гофмейстера М. П. Бестужева-Рюмина, который в 1727 г. был оттеснен новым любимцем — обер-камер-юнкером Э. И. Бироном. Предполагаемый брак Анны Иоанновны с графом Морицем Саксонским (внебрачный сын польского короля Августа II и графини Авроры Кёнигсмарк) в 1726 г. был расстроен А. Д. Меньшиковым, который сам намеревался стать герцогом Курляндским. В Курляндии Анна Иоанновна, стесненная в средствах, вела скромный образ жизни, неоднократно обращалась за помощью к Петру I, затем к императ-рице Екатерине I [7, с. 458 — 461].
Жизнь в Митаве настолько изгладила из ее характера всякие русские черты, что даже иностранцы считали ее чистокровной немкой. «Грубый ее природный обычай,- пишет князь М. Щербатов,- смягчен не был ни воспитанием, ни обычаями того века, ибо родилась во время грубости России, а воспитана была и жила тогда, как многие строгости были оказуемы; а сие чинило, что она не щадила крови своих подданных и смертную мучительную казнь без содрогания подписывала».
Полностью забыв русское происхождение, она покровительствовала в первую очередь балтийским немцам, везде выдвигая их на ведущие посты. В будущей государыне были развиты «склонность к мщению, болезненное самолюбие и изысканная жестокость,- писал другой историк.- Иногда жестокость Анны принимала прямо болезненный характер, как у Петра Великого, желания издеваться над людьми… Такую женщину, конечно, не приходилось толкать на жестокости» [44, с.177].
1.2. Восшествие на российский трон
«Великий муж самыми ошибками доказывает свое величие; их трудно или невозможно изгладить; как хорошее, так и худое делает он навеки. Сильною рукою дано новое движение России; мы уже не возвратимся к старине!» [16, с. 1000]
Так великий Карамзин оценил величие Петра, иронично и почти презрительно отзываясь о его преемниках, называя их «пигмеями, спорящими о наследии великана», а замыслы их «дерзкими и малодушными». «Аристократия, олигархия губили Отечество, — и в то время, когда оно изменило нравы, утвержденные веками, потрясенные внутри новыми, важными переменами, которые, удалив в обычаях дворянство от народа, ослабили власть духовную, могла ли Россия обойтись без государя?» [16, с. 1000]
Насколько прав он, показывает сама история.
С 1725 г. после смерти Петра I и до прихода в власти в 1762 г. Екатерины II на престоле сменилось шесть монархов и множество политических сил, стоящих за ними. Эта смена не всегда проходила мирным и законным путем, вот почему данный период В.О. Ключевский не совсем точно, но образно и метко назвал «эпохой дворцовых переворотов», потому что «каждому воцарению предшествовала придворная смута, негласная интрига или открытый государственный удар» [19, лекция LXX].
Дворцовые перевороты были порождены острой борьбой различных группировок за власть. Как правило, она сводилась чаще всего к выдвижению и поддержке того или иного кандидата на престол.
Активную роль в политической жизни страны в это время стала играть гвардия, которую Петр воспитал как привилегированную «опору» самодержавия, взявшую на себя, к тому же, право контроля за соответствием личности и политики монарха тому наследию, которое оставил ее «возлюбленный император».
Отчужденность народных масс от политики и их пассивность служили благоприятной почвой дворцовых интриг и переворотов. В значительной степени дворцовые перевороты были спровоцированы нерешенностью проблемы престолонаследия в связи с принятием Указа 1722 г., сломавшего традиционный механизм передачи власти, т.к. со смертью Петра II (18 января 1730) пресеклась мужская линия Романовых, а назначить себе преемника он не успел.
В условиях политического кризиса и безвременья Верховный тайный совет, состоявший к тому времени из 8 человек (5 мест принадлежали Долгоруким и Голицыным), 19 января решил пригласить на престол племянницу Петра I, герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, поскольку она рано овдовела, жила в стесненных материальных условиях, во многом за счет средств русского правительства.
«Анна слыла женщиною очень умною, отличалась серьезностию поведения, величественною, царственною наружностию; приезжая в Петербург и в Москву из Митавы, всегда с просьбами о помощи, о поддержке, она старалась заискать расположение всех и потому оставляла после себя приятное воспоминание. /…/ Были известны некоторые курляндские отношения, но князь Дмитрий Михайлович (Голицын) уже придумал лекарство от болезней власти — ее ограничение» [45, с.3].
Крайне важно было и то обстоятельство, что она не имела сторонников и каких-либо связей в России. В итоге, это давало возможность, поманив приглашением на блестящий петербургский престол, навязать свои условия и добиться от нее согласия на ограничение власти монарха в пользу старомосковской знати.
Согласно доставленным в Митаву М. М. Голицыным, В. Л. Долгоруковым и М. И. Леонтьевым и подписанным 25 января 1730 г. «кондициям», или «пунктам», Анна Иоанновна должна была прежде всего заботиться о распространении в России Православия, обещала не вступать в брак, не назначать по своему усмотрению наследника престола и сохранить Верховный совет. Анна Иоанновна не имела права объявлять войну и заключать мир, вводить новые налоги, производить в офицерские чины выше полковника и в придворные чины, жаловать и конфисковывать поместья, ведать государственными доходами и расходами, лишать дво-рян «живота, и имения, и чести» без суда.
Среди ученых нет единого мнения в оценках характера и значения «затейки верховников». Одни видят в «кондициях» стремление установить вместо самодержавия «олигархическую» форму правления, отвечавшую интересам узкого слоя родовитой знати и ведущую Россию назад к эпохе «боярского своеволия». Другие считают, что это был первый конституционный проект, ограничивавший произвол деспотического государства, созданного Петром, от которого страдали все слои населения, включая аристократию.
Анна Иоанновна после встречи в Митаве с В.Л. Долгоруким, посланным ВТС для переговоров, «без колебаний согласилась на условия и скрепила их подписью: «По сему обещаю все без всякого изъятия содержать. Анна». Через два-три дня она решила выехать в Москву, потребовав у посланцев Совета 10 тысяч рублей на подъем» [19, лекция LXX].
15 февраля 1730 г. она торжественно въехала в Москву, где на основании «кондиций» 20-21 февраля ей принесли присягу высшие сановники государства и генералитет. Сторонники самодержавной власти императрицы, находившиеся в оппозиции Верховному тайному совету,- А. И. Остерман, Г. И. Головкин, архиеп. Феофан (Прокопович), П. И. Ягужинский, А. Д. Кантемир, большинство генералитета, офицеры гвардейских полков и дворянство — составили челобитную Анне Иоанновне «от шляхетства» (со 166 подписями) о восстановлении самодержавия, которую подал князь И. Ю. Трубецкой 25 февраля 1730 г. Выслушав челобитную, Анна Иоанновна публично разорвала «кондиции», обвинив их составителей в обмане [36].
Вероятно, Анна Иоанновна предприняла этот шаг после консультации с Феофаном Прокоповичем, который, судя по всему, настойчиво убеждал императрицу вернуться к прежнему единовластию [44, с.177].
25 февраля 1730 г. Феофан, «сыгравший столь удачную для себя роль при воцарении новой императрицы, имел все основания лично, идейно торжествовать. В стиле своего времени и своей школы он даже пустил в оборот написанную им по сему случаю высокопарную оду:
«Прочь, уступай прочь
Печальная ночь!
Солнце восходит,
Свет возводит. Прочь, уступай прочь
Печальная ночь.
Коликий у нас мрак был и ужас!
Солнце — Анна воссияла,
Светлый нам день даровала»… [17, с.387].
28 февраля со всех была взята новая присяга Анне Иоанновне как самодержавной императрице, попытка «верховников» ограничить самодержавную власть подобием аристократической конституции провалилась. Анна Иоанновна была коронована в Москве 28 апреля 1730 г. [36].
Причинами неудачи «верховников» явилась недальновидность и эгоизм большинства членов ВТС, стремившихся к ограничению монархии не ради интересов всей страны, или даже дворянства, а ради сохранения и расширения собственных привилегий. Несогласованность действий, политическая неопытность и взаимная подозрительность отдельных дворянских группировок, выступавших сторонниками конституционного строя, но опасавшихся своими действиями укрепить ВТС также способствовали восстановлению самодержавия. Основная масса дворянства не была готова к радикальным политическим переменам. Решающее слово принадлежало гвардии, которая после некоторых колебаний, в итоге, поддержала идею неограниченной монархии.
Наконец, не последнюю роль сыграла дальновидность и беспринципность Остермана и Прокоповича — руководителей партии сторонников сохранения самодержавия [41, 58].
1.2.1. Коронация
Наиболее ярким подтверждением религиозно-мистической сущности царской власти служил церковный обряд коронации.
Участие Церкви в церемонии восшествия государя на престол освящало императорскую власть. Церковный обряд «священного коронования по уставу православной кафолической Церкви» был не просто заимствован от Московской Руси, но даже расширен. В обряде коронования особо важными являются два момента: во-первых, церемония венчания должна была служить выражением принадлежности императора (царя) к православной Церкви и православной вере; во-вторых, она призвана была показать, что Церковь благословляет данного государя.
В Московской Руси не сохранилась византийская традиция, согласно которой царь при своем вступлении на престол публично произносил Символ веры. И только в чин венчания на царство Федора Алексеевича (1676-1682) впервые было введено произнесение государем в храме Символа веры. Это было сделано из государственно-политических соображений как свидетельство принадлежности царя к православной Церкви в ее борьбе со старообрядчеством. Другой важной особенностью был способ причащения. Царь Федор принимал Святые Дары после миропомазания у престола, после причащения священников, но прежде диаконов, под обоими видами раздельно и при закрытых царских вратах. Это было возвратом к византийскому обряду коронования.
Петр I был коронован царем в десятилетнем возрасте, вместе со своим братом (25 июня 1682 г.), по чину 1676 г. После принятия же в 1721 г. титула «император» коронации не последовало. Согласно приказу Петра, 7 мая 1724 г. была коронована его супруга, императрица Екате-рина I; обряд включал в себя миропомазание, но святое причастие Екатерина принимала как все миряне. Внешне (вне церкви) вся церемония происходила уже по западноевропейскому образцу.
При коронации императрицы Анны Иоанновны было допущено зна-чительное изменение, предпринятое, несомненно, по инициативе архи-епископа Феофана Прокоповича. В знак своей преданности новой императрице Феофан составил по случаю ее восшествия на престол благодарственный молебен. Свою преданность Феофан продемонстрировал и во время коронации 28 апреля 1730 г., когда он провел императрицу для принятия Святых Даров в алтарь, и она причащалась подобно императорам [44, с.124 — 125].
1.3. О сакральном понимании характера самодержавной власти
Чтобы понять дикий поступок Феофана, не лишним будет вспомнить и о том новшестве, которое было привнесено Петром Великим в само понимание императорской власти. А именно — отношение императора и Церкви.
Изначально эти отношения строились по византийской схеме, сформулированной в 6-й новелле Юстиниана, датируемой 16 марта 535 г.: «Высочайшие дары Божий, данные людям высшим человеколюбием, — это священство и царство. Первое служит делам Божественным, второе заботится о делах человеческих… Оба исходят из одного источника…»
«Провозглашенная цель была добиться согласия, или «симфонии», между этими двумя дарами, а не подчинения одного из них другому. В Византии эта «симфония» никогда не была выражена в четких юридических терминах: речь идет скорее о некоем умонастроении, а не о системе управления. Да, некоторые императоры могли воспринимать сим-фонию весьма произвольно, но в Византии Церковь никогда не была фор-мально подчинена государству. Византийская Церковь всегда могла про-изводить патриархов, способных противостоять произволу императоров. Даже если злоупотребления властью того или иного императора были приняты каким-либо слабовольным патриархом, рано или поздно они все равно бывали осуждены церковными властями.
В христианском учении отсутствует база для признания какой-либо религиозной власти за императорами. Сакральный характер императорства, как он понимался в языческой Империи, не мог выжить в Империи христианской — разве что в качестве пережитка прошлого. Но поскольку император правил Империей, хотя бы теоретически христианской, из-за вселенского характера его власти и из-за того, что Церковь, в равной степени вселенская, приняла его поддержку и защиту, византийский император воспринимался как избранник Христов и как земное отражение небесной власти Божией.» [10, с.160].
В петровскую же эпоху мы видим некую трансформацию этого взгляда: император стремится теперь быть не только защитником, но и главой Церкви. Идеологом этого нового веяния справедливо будет назвать архиепископа Феофана (Прокоповича), не только поддерживавшего все религиозные новации Петра, но и давшего им теоретическое обоснование.
Чтобы оправдать идею, столь чуждую старомосковским традициям, Феофан был вынужден написать два отдельных сочинения, в которых он обосновывал новое учение о власти государя над Церковью.
Первым из них был «Розыск исторический», опубликованный 17 июня 1721 г. В нем Феофан пытается доказать, что «христианские государи» обладают также духовной властью и могут употреблять ее по отношению к Церкви: «Могут государи епископами народа, себе подданнаго, нарицатися. Имя бо епископ значит надсмотрителя… Государь, власть высочайшая, есть надсмотритель совершенный, крайний, верховный и вседействительный, то есть имущий силу и повеления, краиняго суда, и наказания над всеми себе подданными чинами и властьми, как мирскими, так и духовными».
В другой, более известной своей работе — «Правда воли монаршей», вышедшей в 1722 г. и написанной главным образом с целью оправдать закон от 5 февраля 1722 г. о праве государя назначать престолонаследника, Феофан говорит: «Может монарх государь законно повелевати народу не только все, что к знатной пользе отечества своего потребно, но и все, что ему ни понравится; только бы народу не вредно и воли Божией не противно было». Таким образом, Феофан развивает положения, которые высказал в «Розыске историческом». Обоснование такого рода обширной монаршей власти он видит в том, что «народ правительской воли своей совлеклся пред ним и всю власть над собою отдал ему, и сюда надлежат всякие обряды гражданские и церковные, перемены обычаев, употребление платья, домов строения, чины и цере-монии в пированиях, свадьбах, погребениях, и прочая, и прочая, и прочая».
Поскольку эти сочинения Феофана впоследствии сыграли определяющую роль в сложении отношений между государством и Церковью, то важно не только данное в них обоснование абсолютной власти монарха, но также и то, что Феофан избегает выражений «православный царь» или «православный монарх». Он говорит только о «христианском государе» или «христианском монархе», не акцентируя принадлежности российского самодержца к православной вере и православной Церкви. Эту особенность терминологии Феофана можно объяснить тем, что он находился под влиянием тех западных теорий естественного права, в которых Божественное происхождение монаршей власти постулируется вне зависимости от того или иного вероисповедания.
Известно, что Святейший Синод при Петре I, т. е. в 1721-1725 гг., ведал не только делами православной Церкви, но и других христианских вероисповеданий и даже нехристианских религиозных общин. Святейший Синод был задуман как коллегия, управляющая религиозными делами всех подданных в равной мере. Это соответствовало взглядам и Петра, и Феофана, который рассуждал скорее как государственный деятель, нежели как православный епископ.
С психологической точки зрения здесь была допущена ошибка. Уже при чтении «Духовного регламента», как замечает П. В. Верховской, создавалось впечатление, что Петр объявил себя «председательствующим Святейшего Синода» или просто «главою Церкви». Хотя с таким толкованием вполне согласиться нельзя, бесспорно одно — подобные представления имелись, особенно в кругах старообрядцев. Для церковной иерархии и для всего верующего народа это было тем более неприемлемым, что царь именовал себя просто «христианским государем», а не «православным царем» или «православным императором». В религиозных взглядах народа образовалось роковое противоречие, что могло иметь последствия государственно-политического характера.
Вопрос о принадлежности монарха к православной Церкви отныне стал политической проблемой. Это видно по законам, издававшимся от Екатерины I до Николая I. В этот период государи делали попытки сгладить образовавшуюся трещину, всячески подчеркивая свою принадлежность к православной вере и православной Церкви. Будучи обязаны к тому законом, они публично как «православные государи» испрашивали себе благословения на царствование у православной Церкви, чтобы тем самым легитимировать свое правление в глазах народа.
До самой кончины Петра Великого 28 января 1725 г. так и не последовало ни какого-либо официального разъяснения со стороны государственной власти, ни нового сочинения Феофана, в которых бы шла речь об отношении монарха к Церкви. Следовательно, оставалось в силе положение, что император всероссийский правит как «христианский монарх». Его личная принадлежность к православной вере и связь его власти с идеей «православного царя», существовавшая в Московской Руси, в официальных документах нигде не отмечена.
Преемница Петра на престоле — его супруга Екатерина I (28 января 1725 г.- 6 мая 1727 г.) уже понимала необходимость решительно рассеять сомнения относительно своей принадлежности к православной Церкви, которые возникли в народе в первую очередь под впечатлением сочинений Феофана. В своем завещании 1727 г. Екатерина I повелела: «Никто никогда российским престолом владеть не может, который не греческаго закона» т. е., православной веры.
Сменивший на престоле Екатерину сын несчастного царевича Алексея Петр II (7 мая 1727 г.- 18 января 1730 г.), был так тесно связан с консервативной «старорусской партией», что в его православности не могло быть и тени сомнения.
Совсем иначе обстояло дело с императрицей Анной Иоанновной. Она была выдана замуж за протестанта, герцога курляндского, и провела почти двадцать лет в немецко-протестантском окружении. Неудивительно поэтому, что уже в первых параграфах так называемых кондиций 1730 г. Анне предъявлялось требование исповедовать («содержать») православную веру и распространять православие.
После объявления 25 февраля 1730 г. о своем «самодержавии» Анна постоянно была обеспокоена настроением духовенства, и не раз в своих указах требовала от Церкви ежегодных молебнов о своем «богоугодном правлении». Ее Тайная канцелярия жестоко преследовала всех духовных лиц, которые не совершали таких молебнов. Кроме того, все духовенство обязано было в письменном виде клятвенно подтвердить свою верность императрице [44, с.113 — 114].
1.4. Внутренняя и внешняя политика
«Сия государыня хотела правительствовать согласно с мыслями Петра Великого и спешила исправить многие упущения, сделанные с его времени… Но злосчастная привязанность Анны к любимцу бездушному, низкому омрачила и жизнь, и память ее в истории. Воскресла Тайная канцелярия Преображенская с пытками; в ее вертепах и на площадях градских лились реки крови. И кого терзали? Врагов ли государыни? Никто из них и мысленно не хотел ей зла… Бирон, не достойный власти, думал утвердить ее в руках своих ужасами: самое легкое подозрение, двусмысленное слово, даже молчание казалось ему иногда достаточною виною для казни или ссылки». [16, с. 1000]. Такова краткая характеристика правления Анны Иоанновны, данная Карамзиным. При всей своей эмоциональности, она не далека от истины в том виде, в каком она предстает при ближайшем знакомстве с историческими источниками.
Точную характеристику личности новой императрицы дал В.О. Ключевский: «Рослая и тучная, с лицом более мужским, чем женским, черствая по природе и еще более очерствевшая при раннем вдовстве … среди придворных приключений в Курляндии, где ею помыкали, как русско-прусско-польской игрушкой, она, имея уже 37 лет, привезла в Москву злой и малообразованный ум с ожесточенной жаждой запоздалых удовольствий и грубых развлечений».
Забавы Анны Иоанновны стоили казне очень дорого, и хотя она, в отличие от Петра, терпеть не могла спиртное, содержание ее двора обходилось в 5-6 раз дороже. Российский двор при Анне Иоанновне отли-чался пышностью и расточительностью. Императрица любила маскарады, балы, охоту (была великолепным стрелком). Более всего она любила наблюдать за многочисленными шутами, среди которых были представители знатнейших фамилий — князь М.А. Голицын, граф А.П. Апраксин, князь Н.Ф. Волконский. Не исключено, что таким образом Анна продолжала мстить аристократии за свое унижение «кондициями», тем более что ВТС не разрешил в свое время въезд в Россию ее курляндскому фавориту — Э. Бирону. При дворе царила грубость нравов, наиболее яр-ким проявлением которой была шутовская свадьба в «Ледяном доме» (1740).
Отличалась природным умом, набожностью, но плохо образованная, не доверяющая русскому дворянству и не имея желания, да и способности самой вникать в государственные дела, Анна Иоанновна окружила себя выходцами из Прибалтики. Огромное влияние на императрицу имел Бирон, по имени которого время правления Анны Иоанновны в историографии часто называют бироновщиной и связывают с засильем при дворе иностранцев, преимущественно немцев.
Сказать, однако, что императрица полностью не вникали в дела государственно управления, мы не можем. Целый ряд действий был инспирирован лично Анной Иоанновной и, конечно, поддержан и проведен в жизнь ее немецким окружением [17, 36, 44].
1.4.1. Дворянские реформы
С самого начала своего правления Анна Иоанновна попыталась вычеркнуть из сознания своих подданных даже память о «кондициях». Ликвидировав Верховный тайный совет 4 марта 1730 г., Анна Иоанновна восстановила значение Сената, увеличив его состав до 21 человека.
По ее указу в 1730 г. были сформированы 2 новых гвардейских полка — Измайловский и Конный, начата военная реформа, о тщательности которой говорит тот факт, что в обмундировании драгун произошли изменения, в частности белый цвет отделки был заменен красным, чтобы уменьшить износ формы.
В 1731 г. Анна Иоанновна издала манифест о всенародной присяге назначаемому императрицей наследнику престола, подтвердив принципы Указа о престолонаследии 1722 г. Вступив на престол, она отклонила брачные предложения графа Морица Саксонского и португальского инфанта Эммануила.
В 1731 г. Анна Иоанновна учредила Кабинет министров, сосредоточивший в себе все функции внутреннего управления и поставленный выше Сената; ключевыми деятелями в кабинете стали А. И. Остерман, Р. Г. Левенвольде, Г. И. Головкин.
С 1735 г. подпись 3-х кабинет министров по ее указу приравнивалась к подписи императрицы. Долгорукие, а позже и Голицын были репрессированы.
Постепенно Анна пошла на удовлетворение наиболее насущных требований русского дворянства: в 1730 г. отменена та часть Указа о единонаследии 1714 г., которая ограничивала право дворян распоряжаться имением при его передаче по наследству; облегчено получение офицерского чина.
В этих целях в 1731 г. был учрежден Шляхетский дворянский кадетский корпус, готовивший профессиональных офицеров для армии. Разрешено было записывать дворян на службу с младенческого возраста, что давало им возможность по достижению совершеннолетия получить офицерский чин «по выслуге» [58].
31 декабря 1736 г. вышел указ о назначении для дворян по желанию 25-летнего срока службы в армии, однако, поскольку желающих воспользоваться этой льготой оказалось слишком много, в августе 1740 г. указ был отменен.
В период правления Анны Иоанновны посредством ряда указов, ограничивших, а впоследствии вовсе лишивших прав владения землей и крепостными другие социальные группы, окончательно установилась одна из главных привилегий российского дворянства — монополия на владение землей и крестьянами [32, 36, 44].
1.4.2. Экономическая политика
В царствование Анны Иоанновны происходил постепенный рост промышленности. Утвержденный Анной Иоанновной в 1739 г. Берг-регламент позволил приступить к приватизации казенных заводов и мануфактур. В 1730 г. по указу Анны Иоанновны была составлена опись всем заповедным казенным лесам. Увеличился общий объем внутренней и внешней торговли, проводилась регламентация торговли хлебом, осо-бенно во время голода 1734 г.
Однако, правительству Анны Иоанновны не удалось решить проблему недоимок, общая сумма которых только в 1732 г. составляла 7 млн. р. при общем годовом бюджете государства в 6-7 млн. р.
Лица, управлявшие Россией после Петра, должны были считаться с теми же самыми делами, на которые тот всегда направлял свою могучую энергию, — с финансовыми и экономическими. Важными источниками доходов по-прежнему признавались торговля и промышленность.
До вступления на престол Анны Иоанновны (1730 — 1740) русская политика не выходила резко за рамки программы Петра I. Анна же, заявляя, что желает следовать примерам Великого Петра, «в сущности, то и дело отступала от его программы. Прежде всего она отказалась от плана Петра завести торговлю с Азией и отдала обратно Персии (в 1732 г.) все те земли, которые были завоеваны у нее на берегах Каспийского моря» [18, с.85 — 87].
Была продолжена политика поощрения вывоза товаров и увеличились доходы казны через взимание таможенных пошлин и борьбы с контрабандой. «В 1731 г. был принят Морской пошлинный устав, определивший порядок захода иностранных судов в российские порты» [18, с.129 — 130].
Также развивалась и экспортная торговля. «В 1732 г. правительство Анны Иоанновны заключило контракт с иностранными купцами Шифнером и Вульфом на поставку с Починковских заводов в течение 1732 — 1737 гг. 2 000 бочек поташа ежегодно.
Производство поташа в первой половине XVIII в. было чрезвычайно выгодным. Он использовался в мыловарении, стекольном производстве, применялся при выделке кож и при изготовлении сукна. Большое количество поташа шло на экспорт» [18, с.96]
1.4.3. Внутреннее управление
Энергичные преобразования Петра I и интенсивное строительство Санкт-Петербурга, вызывавшие удивление и восхищение всей Европы, были прерваны скоропостижной смертью первого императора России, не успевшего назначить законного наследника престола. Екатерина I и двенадцатилетний Петр II почти ничего не успели сделать для развития Санкт-Петербурга. В правление Петра II двор даже переехал в Москву, Петербург опустел, и лишь в 1732 г., в правление Анны Иоанновны, двор и высшие органы управления возвратились в Петербург,
Параллельно с коллегиями при Анне Иоанновне возник ряд канцелярий, контор, экспедиций и приказов.
В 1731 г. был восстановлен репрессивный орган управления — Тайная розыскных дел канцелярия во главе с А. И. Ушаковым, занимавшаяся расследованием «слова и дела государева». В ходе следствия широко применялись пытки. Число арестованных по по-литическим мотивам в царствование Анны Иоанновны составило около 10 000 чел. Были заключены в тюрьмы, сосланы и казнены многие из князей Голицыных и Долгоруких, участвовавших в составлении «кондиций» и подложного «завещания» Петра II в пользу Е. А. Долгорукой. В 1740 г. по обвинению в государственной измене были казнены кабинет-министр А. П. Волынский и его «конфиденты» П. М. Еропкин, А. Ф. Хрущёв, сосланы Ф. И. Соймонов, П. И. Мусин-Пушкин и др. Были казнены самозванцы Л. Стародубцев — «царевич Петр Петрович» (1732), И. Миницкий — «царевич Алексей Петрович» (1738) [36].
1.4.4. Военные кампании
В царствование А. И. Россия совместно с Австрией участвовала в войне за «польское наследство» (1733-1735). При помощи российских войск из Польши был изгнан французский ставленник Станислав Лещинский и утвержден на польск. престоле саксонский курфюрст Фридрих Август II (1733-1763, в Польше — Август III). Эта война предопределила последующие разделы Польши.
С избранием при поддержке российского правительства Бирона герцогом Курляндским и Семигальским (1737) укрепились позиции России в Прибалтике, Курляндия фактически стала сателлитом России. Желая утвердить на российском престоле потомство своего отца царя Иоанна V и не допустить воцарения потомков Петра I, Анна Иоанновна приняла меры к устранению от престолонаследия внука Петра I — герц. Голштинского Петра Ульриха (будущий император Петр III). Россия отказалась поддержать претензии Голштинского герцогства на возврат отторгнутого от него Данией Шлезвига. На основании русско-датской конвенции 1732 г. Дания должна была выплатить Голштинии денежную компенсацию за присоединенную территорию, Россия и Австрия гарантировали неприкосновенность датских владений.
Правительство Анны Иоанновны не смогло удержать завоеванные Петром I в результате Персидского похода (1722-1723) прикаспийские провинции и противостоять экспансии иранского Надир-шаха в Закавказье. На основании Рештского трактата 1732 г. Россия отказалась от Гиляна, Мазендарана и Астрабада, но удержала за собой Баку и Дербент. После изгнания турецких войск из Ирана российское правительство по Ганджинскому трактату (1735) передало Надир-шаху ширванское побережье, дагестанские земли и крепость Св. Креста, граница была установлена по р. Терек.
В ходе русско-австро-турецкой войны 1735-1739 гг. российские войска под командованием Миниха и П. П. Ласси в 1736 г. впервые вошли в Крым и разорили столицу Крымского ханства Бахчисарай. В результате нескольких удачных кампаний в Сев. Причерноморье, Приазовье, Крыму, Молдавии и Трансильвании был возвращен Азов (1736), взят Очаков (1737). Русско-турецкие мирные переговоры на Немировском конгрессе (август — октябрь 1737) не увенчались успехом. В ходе военной кампании 1739 г. российские войска разбили турок под Ставучанами и овладели крепостью Хотин. Под угрозой заключения сепаратного австро-турецкого мирного договора и надвигающейся войны со Швецией правительство Анны Иоанновны при посредничестве франц. дипломатов вступило в переговоры с Турцией. По невыгодному Белградскому мирному договору (1739) Россия получила незначительные территории [36].

1.4.5. «Бироновщина»
Часто период правления Анны Иоанновны называют «бироновщиной», отмечая, что его главной чертой являлось засилье немцев, пренебрегавших интересами страны, демонстрировавших презрение ко всему русскому и проводивших политику произвола по отношению к русскому дворянству.
Бирон (настоящее имя Бирен) был сыном курляндского придворного служителя. Самозвано приняв новое имя, он выдавал себя за представителя древнего французского аристократического рода. Обласканный Анной Ивановной, он не только достиг при ней прочного положения, но стал для нее необходимейшим человеком. Императрица и думала, и поступала так, как хотел ее любимец. Сила Бирона основывалась исключительно на любви государыни. Эгоистичный приспособленец, он не имел симпатий ни в царском окружении, ни в народе.
Но концентрировать все наше внимание только на личности Бирона, к которой мы еще вернемся, говоря об архиерейских процессах, будет несправедливо, потому что правительственный курс определял враг Бирона — А. Остерман, а произвол чинили скорее представители отечественного дворянства во главе с руководителем Тайной канцелярии А.И. Ушаковым. Да и урон казне русские дворяне наносили не меньший, чем иноземцы.
Так, например, Бирон, надеясь ослабить влияние вице-канцлера А. Остермана, сумел ввести в состав Кабинета министров своего ставленника — А. Волынского. Но новый министр начал проводить самостоятельный политический курс, ратовал за дальнейшее расширение привилегий дворянства и затронул вопрос о засилье иностранцев. Этим он вызвал недовольство Бирона, который, объединившись с Остерманом, сумел добиться обвинения Волынского в «оскорблении ее императорского величества» и привести в 1740 г. его на плаху [58].
Глава 2. Положение Русской Православной Церкви при Анне Иоанновне
2.1. Духовно-нравственное состояние общества
В начале XVIII в. уровень религиозно-нравственных познаний в русском обществе был крайне низким. «Мы, россияне, — говорит известный Посошков,- ни веры своея, какова она есть, ни благочиния духовнаго, ниже естественнаго добронравия, ни гражданства добраго, как надлежит жить, не разумеем… Я мню, что и на Москве едва сотый человек знает, что то есть христианская вера, или кто Бог, или что есть воля Его, или как Ему молиться» [34].
Для уврачевания этого зла принимались различные меры: обязательное чтение по церквам специально изданных для народа букварей (указ 1723г.) и поучений (указ 1785 г.), обязательное изучение катехизиса для вступающих в гражданскую службу (указ 1743г.), пропо-ведничество, катехизические беседы. Однако все это имело мало значения.
Гораздо важнее было устройство школ, которые, служа рассадниками просвещения, проливали свет и в религиозную область. Но, к сожалению, в светских школах прежде не уделялось должного внимания религиозному обучению, а сельское население было привлечено к школьному обучению сравнительно поздно. Поэтому в массе простого народа еще до сих пор замечается, хотя в меньшей, чем прежде, мере, недостаток религиозных познаний. Нередко он, по словам отчета г. обер-прокурора святейшего Синода, «граничит с совершенным незнанием самых главных, основных начал веры и нравственности христианской».
Следствием этого являются:
1) суеверия. По выражению духовного регламента, они составляли в Петровской Руси «как бы общее зло, понеже во всяких чинах обретатися может». «Тогдашний век,- говорит Болтин,- благовременен был пустосвятству, обману и подлогам… Сколько вещей обыкновенных, простых, ничего не значущих, принято было за святыню!» Народ с верой собирался около поддельных плачущих икон; странствующие греки расхаживали с ложными святынями; однажды им удалось продать императрице за 1000 р. кусок несгораемого полотна будто от ризы Богоматери. Во множестве выдумывались рассказы о мнимых видениях и чудесах; в этом было виновно и само духовенство, даже некоторые из епископов (Досифей и др.). Мнимо юродивые, кликуши, колдуны и подобные им обманщики пользовались народным легковерием. Вместе с этим в народной жизни держалось много остатков языческой старины и извращенных представлений о требованиях христианской жизни. Так например, иные проводили пяток в праздновании, думая, что Пятница гневается на непразднующих; постились «некиих имянных дванадесяти пятниц»; в Киево-Печерской Лавре существовало предание, что погребенный там человек, хотя бы умер без покаяния, будет спасен. Еще в допетровской Руси началась борьба с подобными суевериями; теперь же она усилилась. Сам Петр при всяком удобном случае старался обнаружи-вать публично религиозные обманы; так например, однажды открыл под-делку плачущей иконы.
Духовенство и все власти были призваны к преследованию мнимоюродивых, ложных пророков, колдунов, кликуш и других распространителей суеверия. За распространение суеверия назначены наказания: за пустые суеверные бредни мнимых чародеев -малое наказание и публичное покаяние в церкви; для колдунов и чернокнижников, обличенных в связи с дьяволом или в явной хуле имени Божия — сожжение; за корыстное разглашение ложных чудес и видений — ссылка на галеры с вырезанием ноздрей; кликуш велено пытать, пока не сознаются в обмане; мнимоюродивых (ханжей) ловили и заточали в монастыри; греков, странствующих без патриарших грамот, не дозволялось пропускать в Россию, как «безверников и попрошаек».
Обязанный по Духовному регламенту искоренять суеверия, Святейший Синод издал несколько распоряжений против них; так, например, он запретил обычай обливать водой проспавших пасхальную утреню, как обычай языческий в честь Купалы; осудил суеверное чествование артоса и богоявленской воды. В то же время Феофан Прокопович бичевал суеверия с церковной кафедры.
Все эти меры принесли некоторый плод: мнимоюродивые, пророки и чудотворцы, боясь полиции, перестали показываться по церквам, улицам и базарам. Но тем не менее суеверия держались прочно. И во второй половине XVIII в. нередко в барских домах разные приживалки толковали господам сны и приметы, гадали на картах и кофейной гуще, лечили заговорами и снадобьями от порчи и болезней, унимали домовых и т. п.; в простом народе кликуши, колдуны, странники и странницы с нелепыми рассказами не переводились.
Поэтому и после Петра I правительство и духовная власть были вынуждены употреблять меры против суеверий. Особенное внимание было обращено на них в правление Анны Иоанновны, когда немцы выступили в роли просветителей России, Духовная власть повторяла предписания и запрещения Петровского времени. Против суеверий вооружалась также и церковная проповедь. В то же время некоторые из пастырей Церкви старались вывести местные суеверные обычаи. С течением времени, при постепенном распространении просвещения, суеверия слабели; но и до сих пор еще не искоренились.
Кроме примет и неправильных представлений о предметах христианской веры, доселе еще сохраняется немало обычаев с полуязыческим характером — и не только в окраинных, но и в центральных губерниях России.
2) Формально-обрядовое направление религиозной жизни. Не понимая существа христианской веры, народ по-прежнему часто полагал спасение в делах только внешнего благочестия — в простом присутствии при богослужении и внешней молитве, в одном чествовании святынь и в богомольях, в иноческом пострижении без внутреннего исправления жизни и т. п. В наибольшей части простого народа так остается и доселе.
Но рядом с внешней набожностью в обществе больше и больше развивалась 3) холодность к христианской религии и уставам Церкви. Она обнаруживалась еще в допетровское время. А в данный период усиление иностранного протестантского влияния, не всегда умеренные действия Петровского и последующих правительств против суеверий (когда подчас вместе с суевериями преследовались благочестивые обычаи старины), против церквей, монастырей и часовен, тяжелые экономические условия, в какие был поставлен народ, часто не дававшие ему времени подумать о религиозных потребностях,- все это в большей или меньшей мере содействовало оскудению веры, холодности к вере и к уставам Церкви.
У одних холодность к вере была делом сознательным, сопровожда-ясь отрицанием церковных установлений и даже самой религии с ее основ-ными понятиями о Боге, загробной жизни и пр.; у других она была подражанием моде; у большинства же — лишь следствием беспечности. Наибольшую распространенность этот недостаток имел и имеет среди более культурных классов общества; здесь он является в настоящее время выдающимся злом. Однако он силен и в крестьянской среде, особенно там, где развиты отхожие промыслы, вообще развращающие народ, или где близки торговые пункты, отвлекающие его от богослужения в праздничные дни.
По примеру XVII в., правительство и духовная власть старались противодействовать этому злу. Петр I, дозволявший себе легкое отношение к церковным установлениям и даже шутовские пародии на священные действия, тем не менее считал нужным сдерживать других. Известен случай, как он раз прибил дубинкой Татищева, допустившего какую-то вольность относительно церковных преданий, приговаривая: «Не соблазняй верующих душ, не заводи вольнодумства, вреднаго общественному благоустройству; не затем я тебя выучил, чтобы ты был врагом общества и Церкви». Другой раз он подверг жестоким телесным наказаниям князя Хованского с несколькими молодыми князьями и дворянами за то, что проделали кощунственный обряд погребения над одним до бесчувствия опьяневшим гостем и посмеялись над церковною утварью. Сам нарушая пост, Петр I, чтобы не соблазнять этим других, испросил для себя разрешение у патриарха [16, 17, 36, 44].
2.2. Церковная политика
Анна Иоанновна, хотя и бывшая герцогиня Курляндская, окруженная немцами, отдавала должную дань уважения установлениям православной Церкви: ежедневно слушала богослужение, усердно строила и украшала храмы, беседовала с духовными особами, даже совершала богомолья [11, с. 716].
Но, несмотря на религиозность и благочестие императрицы, в царствование Анны Иоанновны репрессиям подверглись 9 архиереев и значительное число священников и монахов. В 1730 г. число членов Святейшего Синода было увеличено с 4 до 12 чел., однако к 1740 г. в результате политических репрессий в составе Синода осталось лишь 2 архиерея и 1 протопоп. Только за 1732-1733 гг. в Тайной канцелярии было приговорено к различным видам наказаний 148 лиц духовного звания, что составило 37,5% от общего числа осужденных. Главным организатором «архиерейских процессов» являлся президент Синода архиепископ Новгородский Феофан (Прокопович), широко использовавший покровительство Анны Иоанновны и личные связи с нем. придворной верхушкой в борьбе со своими политическими противниками в Святейшем Синоде и в среде высшего духовенства.
При императрице Анне страной управляли иноверцы, не имевшие никакого представления о православии и считавшие православные обряды суеверием. Виною тому были не только ее религиозные взгляды, но и «Духовный регламент», в котором Феофан Прокопович, с одобрения Петра I, позволил себе многочисленные выпады против церковных обрядов.
«Если в делах внешней политики может быть и справедливо указание на всемогущее влияние Бирона, то нельзя с достаточными основаниями утверждать это и о всем круге дел церковных. Налицо бесспорные персонажи, непосредственно управлявшие церковными делами и во главе их граф (при Петре I барон) «Андрей Иванович» (Генрих Иоганн) Остерман. «Птенец гнезда Петрова», он ко времени Анны был самым опытным государственным человеком. Он завоевал особое доверие государыни тем, что, состоя в круге верховников, охотно предал «затейщиков» и слился с немцами, окружившими царицу: Бирон, Миних, Левенвольд.
В 1730 г. испанский посланник Дюк-де-Лирия писал: «Остерман до того забрал в руки все дела, что здесь является настоящим распорядителем он, а не царица, безусловно покоряющаяся его влиянию» [17, с.396]. Поэтому неудивительно, что барон А. И. Остерман видел в соответствии с «Регламентом», в анти-обрядовой церковной политике борьбу с суевериями.
Церковные дела Аннинского времени, направлявшиеся методически-жестокими мерами Остермана, «проводились со ссылками на Петровские законы и указы. Эта неумолимость нажимов онемеченного правительства подтверждала создавшееся убеждение не только низшего, но и высшего духовенства, что это признак сознательного плана угнетения и истребления православия. Конечно, это было преувеличением. Сама императрица Анна была воспитана в духе традиционного культового благочестия и была по своему набожна. Но верила в спасительность законов Петра и доверяла искусству немцев правителей. А они невольно, симпатизируя утилитарному направлению Петровских законов, придавали буквальному исполнению их чуждую русской практике жестокость.
По букве это было действительно возвращение к исполнению Петровых законов о церкви, а по беспощадному механическому приложе-нию их к жизни, это был уже не просто государственный утилитаризм, а прямая нерациональная растрата и материальной и моральной государственной выносливости населения» [17, с.397 — 398].
В первые месяцы своего правления императрица Анна была так занята укреплением своего личного положения в борьбе с верховниками, что проявляла сдержанность в делах церковных.
Ее манифест от 17 марта 1730 г. обещал консервативный поворот: все должно быть так, «как прежде сего, при Их Величестве деде и отце нашем было», т. е. не при дяде Петре I, а при царях Алексее Михайловиче и Иоанне Алексеевиче. В манифесте говорилось о «защищении» православия и об обязанности Святейшего Синода заботиться о том, чтобы верующие «предания, от Церкви святой узаконенные, со тщанием и благоговением исполняли».
Такой консерватизм даже побудил известного противника петровских реформ, бывшего управляющего Государственной типографией М. П. Аврамова направить императрице в 1730 г. докладную записку под названием: «О должности, как Ее Императорскому Величеству управлять христианскою боговрученною Ее Величеству Церковью». В записке читаем: «Для самосущаго и глубочайшаго Вашего Величества пред Спасателем Богом смирения, потребно быти в России паки святейшему патриарху… Во всем с ним, патриархом, о полезном правлении духовенства российскаго сноситься и о лучшей пользе промы-шлять, чтобы оное духовенство в древние ввесть благочиние и доброе благосостояние. И все гражданские уставы и указы обретающиеся с ним рассмотреть прилежно,- согласны ли они с законом Божиим и церковными святых отец уставами, такожде и с преданиями церковными, и буде которые не согласны, их бы отставить, а впредь узаконять в согласии Божьяго закона и церковного разума».
Однако церковная политика новой императрицы пошла в совершенно ином направлении. Противникам Феофана, надеявшимся вернуть Церковь к допетровским временам, очень скоро пришлось почувствовать на себе его жесткую руку.
20 мая 1730 г. последовал высочайший указ Святейшему Синоду, положивший начало новой церковной политике. Святейшему Синоду ввиду малого количества его членов (кроме Феофана в нем заседали только три епископа: Георгий Дашков, Игнатий Смола и Феофилакт Лопатинский) было предписано «взять в прибавок из духовных персон, которые есть ныне в Москве, шесть персон, людей к тому достойных, и прилежно стараться по вышеписанному указу учинить, дабы в настоящих делах непорядку и остановки не было».
Синод избрал восьмерых, и 21 июля 1730 г. новый состав был обнародован. В Синод вошли: сам Феофан, Крутицкий архиепископ Леонид, Нижегородский архиепископ Питирим, Суздальский епископ Иоаким, три архимандрита и два протоиерея. Трем противникам Феофана пришлось вернуться в свои епархии. Святейший Синод в своем новом составе был послушным орудием Феофана, и теперь для Феофана наступил период мщения, потому что иначе назвать его деятельность того времени нельзя. Обер-прокуроров, которые могли бы противостоять Феофану во время правления Анны, не было. «Феофан всеми силами души вдался в этот водоворот,- пишет его биограф И. Чистович,- и кружился в нем до самой смерти. Сколько людей погубил он совершенно напрасно, измучил, сжег медленным огнем пытки и заточения — без всякого сострадания и сожаления!» [44, с.132]. Торжеству Феофана весьма способствовали его хорошие отношения с Бироном.
2.3. Положение Святейшего Синода

Схема взята из [44, с.653]
Со времени Петра — «крайнего судии» — над учреждениями духовного ведомства установился государственный контроль, который ограничил своей верховной властью законодательную и административную власть Святейшего Синода; посягал на имущественные права церкви в пользу государственных интересов и духовенство привлекал к служению чисто государственным целям, обязывая его присягой, по возможности, «споспешествовать и вспомогать тому, что касается до службы и пользы государственной», а в частности, давая ему различные правительственные поручения.
Тот же государственный взгляд, каким Петр руководствовался в определении отношений государства к церкви, перешел и к его преемникам. Так, например, в акте о престолонаследии 1797 г. император прямо именуется «главою церкви» [11, с.578].
Но если руководитель государства осознает себя главой Церкви, то его приближенные по определению должны влиять на религиозную политику императора. Отсюда, например, положение церкви при Анне Иоанновне, подпавшей влиянию немцев, было иное, чем при Елизавете Петровне, преданной православию.
К тому же, стремление видеть в Синоде элемент правительственной машины власти ставило Синод в неодинаковое к ней отношение: из «правительствующаго» и непосредственно подчиненного Государю он по временам обращался в учреждение, подчиненное то верховному совету, то кабинету министров, то министру двойного министерства.
Разумеется, при таком положении вещей не могло быть места прежнему широкому и непосредственному участию церковной власти в государственных делах. Но и теперь церковь стремилась служить государству, чем могла.
Так, например, Феофан Прокопович содействовал Петру I в его реформах; и тот же Феофан принимал живое участие в избрании Анны Иоанновны и в ограждении самодержавия, против которого тогда замышляли члены ВТС. А Синод на конференциях с сенатом рассуждал о различных гражданских и государственных делах, например, о предложении Петру I титула «отца отечества и всероссийскаго императора»… [11, с.578].
2.3.1. Состав Синода
К 1730 году Св. Синод совершенно потерял свое значение, всеми делами распоряжался Верховный Совет; он назначал архиереев и архимандритов на открывавшиеся вакансии, несмотря на синодские доклады и синодских кандидатов.
После смерти Стефана Яворского в Синоде не стало президента. Камер-контора Синода, существовавшая с 1724 г., была закрыта, а ее полномочия перешли к Коллегии экономии. В результате реформы 1726 г. от синодальной структуры петровского времени мало что осталось.
После первого обер-прокурора И. В. Болтина эту должность короткое время занимал гвардейский капитан А. И. Баскаков. Затем, до восшествия на престол императрицы Елизаветы, т. е. в течение 11 лет, обер-прокурора при Святейшем Синоде вообще не было [44, с.152].
Постепенно в Синоде начинает усиливаться элемент, противодействовавший новым началам церковного управления и стремившийся восстановить патриаршество.
В составе Синода появился новый член из великороссов Игнатий Смола, бывший митр. Крутицкий, попавший в опалу по делу Евдокии Лопухиной и заточенный в Нилову пустынь. В среде этой партии возникли надежды на восстановление патриаршества.
С воцарением Анны Иоанновны высшие административные посты снова заняты были немцами, которые крепко стояли за новые порядки, открывшие им не только широкий доступ в Россию вообще, но и к занятию высших государственных должностей.
Всякие толки о патриаршестве и о восстановлении прежних церковных порядков для немецкого правительства считались признаками политической неблагонадежности. Вследствие этого правительство распорядилось очистить Синод от подозрительных ему элементов.
При вступлении на престол императрицы Анны Иоанновны Святейший Синод насчитывал только четырех членов.
10 мая 1730 г. Синод получил указ императрицы, в котором повелевалось пополнить его состав шестью духовными лицами. Святейший Синод выдвинул 8 кандидатур, после чего 21 июля получили отставку все его члены, и было учреждено новое Присутствие, состоявшее из трех епископов, трех архимандритов и двух протоиереев во главе с прежним Феофаном Прокоповичем. В последующие годы число членов Святейшего Синода постоянно колебалось: в 1738 г. их было четверо, в 1740 г.- трое [44, с.132; 11, с.512].
Другие члены Синода — Иоаким Суздальский, Леонид Крутицкий и Питирим Нижегородский были сторонниками Феофана. Между тем лица, враждебные Феофану, — Воронежский епископ Лев Юрлов, Ростовский Георгий Дашков, Коломенский Игнатий Смола не без влияния Феофана попали в опалу, обвинены были в политической неблагонадежности, лишены своих кафедр и разосланы по разным монастырям. Теперь для Феофана настало спокойное время, продолжавшееся до самой его кончины. Но это спокойствие достигнуто путем сильной борьбы с врагами и ценой его нравственной репутации [22, с.376 — 379].
18 октября 1731 года произошло окончательное подчинение Синода Сенату, что, в свою очередь, означало зависимость Синода от лютеранина Остермана [см. 44, с.785].
Поскольку состав Святейшего Синода не пополнялся, высшее церковное управление замерло; так, в 1738 г. в Синоде заседал один-единственный епископ, а зачастую решения вообще принимались только двумя синодальными архимандритами и одним протоиереем [44, с.341].
2.4. Церковный суд
Одной из главных прерогатив Высшей церковной власти всегда было право церковного суда, на которое всегда стремились наложить ограничения светские правители. До рассматриваемой нами эпохи наиболее важные решения по этому вопросу поднимались на Большом Московском Соборе, где «все духовенство, начиная с митрополитов, во всех исковых делах судилось по Уложению царя Алексея Михайловича мирскими людьми» и постановившем, чтобы «Архиереев, архимандритов… и весь церковный чин и их людей мирским людям ни в чем не судить, а судить их во всяких делах архиереям, каждому в своей епархии, или кому повелят от духовного чина, а не от мирских» (гл. 7). Этот ответ был принят и утвержден всем Собором и послужил основанием к упразднению Монастырского приказа, который, впрочем, в действительности упразднен был еще не так скоро» [25, т 5. отдел 2, гл. 3].
Естественно, что в эпоху великих преобразований в России от внимания Петра I не могла ускользнуть эта сторона церковного влияния.
Начиная с 1700 г. стали друг за другом появляться указы царя, все более ограничивавшие полномочия церковного суда.
В 1701 г., после смерти патриарха Адриана, был восстановлен Монастырский приказ. Его компетенция была той же, что и в 1649 г и он должен был заниматься всеми тяжбами между церковными людьми и мирянами. Исключение составляла только территория, непосредственно управлявшаяся местоблюстителем патриаршего престола. Такой знаток истории Монастырского приказа, как М. Горчаков, называет его «центральным для всей России по особому ведомству учреждением, специально посвященным преобразовательным целям Петра по отношению к Церкви».
С учреждением коллегий, и прежде всего — Юстиц-коллегии, существование Монастырского приказа стало излишним, и 17 апреля 1720 г. он был упразднен. Духовенство оказалось под юрисдикцией местных органов Юстиц-коллегии.
Затем по представлению Святейшего Синода царь восстановил церковную юрисдикцию по отношению к духовенству, оставив в ведении светского суда лишь политические преступления.
Тем не менее фактическое положение духовенства при Петре I и в особенности при его преемниках было очень тяжелым, так как указы постоянно нарушались местными властями.
Как отмечает П. Знаменский, Святейшему Синоду стоило большого труда добиться восстановления церковной юрисдикции на практике. В Синод то и дело поступали жалобы на вмешательство государственных органов в деятельность духовных судов.
При Петре I духовные лица очень часто получали вызовы в светские суды. Государство ощущало недостаток в органах, которые осуществляли бы реформы непосредственно на местах, и тогда правительство стало поручать духовенству много новых, несвойственных ему функций. По этой причине духовенство постоянно оказывалось в конфликте с законом.
В новые обязанности духовенства входило осуществление политического контроля над населением. «Священник,- пишет П. Знаменский,- становился полицейским органом».
Подтверждение этой точки зрения находим в «Прибавлениях о цер-ковном причте и монахах», которые служили дополнением к «Духовному регламенту». Согласно этому документу, духовенству вменялось в обязан-ность наблюдение за раскольниками: контрольные списки являвшихся к исповеди служили для выявления раскольников (гл. 1, ст. 5, 20; гл. О пре-свитерах., ст. 16, 17, 20, 29); подлежали доносительству проявления суеве-рия и факты общения прихожан с раскольниками (ст. 12, 18, 19, 20). Духовенство должно было присягать императору. Кроме того, «Прибав-ления» регулировали взаимоотношения приходского духовенства с членами общины, а также его служебные обязанности и образ жизни (ст. 2, 2о, 14, 15, 20-24). На духовенство возлагались следующие функции:
1. надзор за странствующими монахами и безместными священниками,
2. участие в регистрации населения при ревизиях,
3. надзор за повивальными бабками и
4. ведение списков матерей, умерших при родах.
Тот факт, что духовенство поневоле делалось как бы частью государственно-полицейского аппарата, проникавшего во все сферы жизни общества, вредило его авторитету, подрывая доверие прихожан к своим пастырям. Вмешательство государства заходило так далеко, что священников под угрозой наказания заставляли нарушать тайну исповеди, если выяснялось, что исповедующийся или известные ему лица вынашивают «измену или бунт на государя, или на государство, или злое умышление на честь или здравие государево и на фамилию Его Величества». Священники должны были доносить также и «слова, до высокой Его Императорского Величества чести касающиеся и государству вредительные».
Феофан Прокопович в «Духовном регламенте» пытался доказать, что в этом вовсе нет никакого нарушения тайны исповеди. За этими требованиями государственной власти стоял Преображенский приказ, а впоследствии — Тайная канцелярия, которые располагали большим арсеналом средств, включая и пытки, для того, чтобы каждый допрос приводил к признанию в государственном преступлении.
Священники, не доносившие властям о каких-либо выражениях недовольства государственными указами, прозвучавших на исповеди, считались соучастниками преступления [44, с.342 — 343].
С 1721 г. на рассмотрение церковного суда оставили: дела богохульные, еретические, раскольнические, волшебные, бракоразводные, о недоуменных и вынужденных браках, о насильственном пострижении, похищении церковного имущества, преступления духовных лиц против своих обязанностей и иск на лиц церковного ведомства. Впрочем, и в этом случае назначение наказаний за важнейшие преступления против веры и церкви (богохульство, еретичество, волшебство, святотатство, упорное уклонение от исповеди и причастия) принадлежало светскому суду.
Определенный Петром I, объем церковного суда подвергся изменениям при Екатерине I. Именно, в 1727 г. крестьяне церковных вотчин, приказчики и прочие мирские лица духовного ведомства (кроме духовных) в судных и розыскных делах были изъяты в подсудность губернаторам и воеводам.
В правление Анны Иоанновны судебные, как и другие, права церкви мало уважались; нарушение их было обычным явлением как со стороны отдельных лиц и учреждений, так и самого правительства. Особенно много зла принесла духовенству тайная канцелярия со своими страшными розысками. По новому указу, она производила следствия и суд над духовными лицами даже в тех случаях, когда они сказывали за собою «слово и дело» необдуманно — в нетрезвом состоянии, в ссоре и драке, между тем как прежнее законодательство отдавало эти случаи в подсудность духовной власти.
И лишь при Елизавете Петровне церковный суд опять был восстановлен «в прежних правах и в том объеме, как он определен законодательством Петра I и Екатерины I» [11, с.531].
2.5. Феофан Прокопович и его влияние на церковную политику
Не будет большой натяжкой назвать архиепископа Феофана Прокоповича (1681-1736 гг.) одной из ярчайших личностей исследуемой нами эпохи. Прекрасно образованный, получивший мощный заряд ненависти к схоластике и, следовательно, к латинству, он стал злым гением эпохи, обратив свой талант сначала на помощь преобразованиям Петра Великого, а затем на уничтожение всех, противящихся и этим преобразованиям, и лично ему самому.
Борьба Феофана со своими противниками началась с самого момента его выступления на церковно-общественную деятельность. Назначение его на епископскую кафедру в Пскове встретило сильное возражение со стороны ректора Московской академии Феофилакта Лопатинского и префекта Гедеона Вишневского. Они попытались обвинить его в протестантстве; обвинение поддержано было и местоблюстителем патриаршего престола. Но Феофан оправдался в этом обвинении. Тем не менее, оно сделалось исходным пунктом для последующих нападений на Феофана со стороны лиц, враждебных ему.
При жизни Петра, для которого Прокопович служил правой рукой, никакие нападения не могли поколебать его положения. Но со времени Екатерины, когда началась реакция против новых церковных порядков, и до самого вступления на престол Анны Иоанновны, против Феофана начинается решительная борьба со стороны его врагов. Они употребляли все усилия, чтобы подорвать его влияние и удалить его из Синода.
Великорусская партия, опираясь на духовника императрицы, троицкого архимандрита Варлаама, пыталась склонить Анну Иоанновну на свою сторону. Бывший директором петербургской типографии М. П. Аврамов, еще прежде заявивший себя проектами, поданными Петру I, Екатерине I и Петру II, как противник Петровских реформ, подал подобный же проект и Анне Иоанновне: «О должности, как Ея Императорскому Величеству управлять христианскою, боговрученною Ея Величеству империею»; здесь, между прочим, советовал ей восстановить патриаршество и вручить его «самому благоговейному мужу не от польских и малороссийских людей». А давние враги Феофана, Маркелл и Носов, письменно ходатайствовали перед Государыней, чтобы она не допускала Феофана короновать ее, так как он враг Церкви и еретик. Но ходатайства не удались. Коронование императрицы совершил Феофан, и патриаршество не было восстановлено. Мало того: состав Синода весь был изменен; уцелел только Феофан. Новые члены (епископы Леонид Крутицкий, Иоаким Суздальский, Питирим Нижегородский), назначенные на место Феофановых врагов, оказались покорными слугами Феофана. Таким образом, сила его была упрочена. Притом же он нашел крепкую опору в господствовавшей при дворе немецкой партии (Бироне, Остермане и др.), с интересами которой тесно соприкасались его интересы. Та великорусская партия, которая подкапывалась под Феофана, конечно, не сочувствовала немецкому правительству и сильно роптала на него; она толковала о цесаревне Елизавете Петровне, о сыне цесаревны Анны Петровны и даже о царице Евдокии, права которых казались нарушенными новой императрицей, о православии и русской народности, попираемых немецким правительством, и т. п. Таким образом, она становилась политической партией, очень опасной для правительства, которое и употребило против нее розыски, пытки, ссылки и казни. Феофан воспользовался этим. Он также пустил в ход политические доносы и посредством их через страшную тайную канцелярию рассчитывался со своими недоброжелателями.
Сильнейшим врагом Феофана явился Георгий Дашков. Орудием борьбы против Прокоповича он избрал Маркелла Родышевского, бывшего судью псковского архиерейского дома, человека, близкого к Феофану еще по Киевской академии, где они одновременно служили учителями. Родышевский сделал попытку обвинить Феофана в политической неблагонадежности на основании будто бы его резких отзывов о государыне и князе Меньшикове; кроме того, представил в 47 пунктах обвинение Феофана в протестантстве.
Но Феофан сам постарался представить Родышевского человеком неблагонадежным и возбудить о нем следствие в тайной канцелярии Преображенского приказа. Со своей стороны Феофан представил достаточные оправдания как по обвинению в политической неблагонадежности, так и по обвинению в протестантстве. Родышевский посажен был в Петропавловскую крепость, откуда по определению верховного совета был переведен в Невский монастырь.
Подобного рода обвинения против Феофана возникали и в последующее время, и действующим лицом врагами Феофана постоянно выдвигался Родышевский.
Но в царствование Анны Иоанновны обвинение Феофана в лютеранстве оказалось неблаговременным. При этом Родышевский имел неосторожность порицательно коснуться Духовного регламента. Феофан постарался протесту Родышевского придать вид государственного преступления; в нападении его на Регламент, как законодательный памятник, он усмотрел противление власти; в доносе Родышевского отметил места, обидные для лютеран и кальвинистов, перетолковал много выражений, как оскорбительных для государственной власти.
На этот раз Феофан нанес решительное поражение своим противникам. По приговору Кабинета министров (1732) Родышевский и его сообщники приговорены к смертной казни, но императрица заменила казнь ссылкой их по разным монастырям.
В этой борьбе с врагами испортился благодушный характер Феофана; в нем развилась подозрительность до болезненности; он готов был видеть и искать врагов повсюду. Вследствие этого к допросу привлекалась масса лиц разных классов и положений. Самые благонамеренные люди не могли быть уверены, что их не привлекут к ответственности в тайную канцелярию. Даже такого человека, как Феофилакт Лопатинский, посадили под арест по оговору некоторых лиц.
Не оставлены были в покое и ссыльные архиереи — враги Феофана — Игнатий Смола и Георгий Дашков: по проискам Феофана их положение было ухудшено.
Жизнь Феофана сложилась в тяжелую драму; много времени потрачено у него на борьбу с врагами. Но, несмотря на это, он оказал громадную услугу русской церкви, и его деятельность имеет огромное и разностороннее значение.
Как церковный администратор, он является проводником новых административных начал в церковную жизнь и организатором церковной реформы. Как просвещеннейший человек своего времени, он в своем законодательном акте — Духовном регламенте — широко и глубоко взглянул на церковную жизнь, указал существенные ее недостатки и средства к их устранению. Как проповедник и богослов, он сообщил новое, более живое и плодотворное развитие и церковной проповеди и богословской науке, освободив их от рутинных приемов схоластики.
В последние годы он занял такое видное положение, какого не достигал и Петре I. Будучи главнейшей силой и руководителем в Синоде, близкий ко двору императрицы, друг Бирона и Остермана, он был грозой для всех своих врагов. В правление Анны Иоанновны около него сосредоточивалась вся церковная литература и без его одобрения не выходило в свет ни одного произведения. Сам он пользовался славой ученейшего человека своего времени; даже иностранцы отзывались с похвалой об его разносторонних познаниях. Члены академии наук Татищев, Кантемир и другие представители науки поддерживали тесные сношения с ним. Молодой Ломоносов пользовался его покровительством. Его библиотека, которой он охотно делился с другими, простиралась до 30 000 томов. Его домовое хозяйство было поставлено на широкую ногу. Он имел до 16 000 крестьян, два дома в Петербурге, дом в Москве и в с. Владыкине (под Москвой) и приморскую дачу (мызу) между Петергофом и Ораниенбаумом; получал громадные денежные доходы и вещественные сборы со своих имений; окружил себя большой свитой и роскошной обстановкой, не отставая в этом от вельмож своего времени.
Но при всем том на нравственной репутации Феофана лежит темное пятно: в борьбе со своими врагами он был крайне неразборчив в средствах, в процессах, возбуждавшихся против него, производил подтасовку, переводя нападения своих противников с богословской на политическую точку зрения и выставляя их противниками государственных порядков.
Но защищая свою личность, Феофан в то же время защищал новые порядки, которым угрожали его противники. Это в некоторой степени может смягчать строгий приговор его действиям, хотя и не оправдывать их [22, с.376 — 379].
2.6. Архиерейские процессы
Одним из первых святителей, пострадавших от Феофана Прокоповича, был Воронежский епископ Лев (Юрлов), обвиненный в том, что по получении известия об избрании на российский престол Анны Иоанновны не отслужил торжественного молебна, а во время богослужения велел возносить имя бабки умершего императора Петра II царицы Евдокии Феодоровны Лопухиной (без упоминания ее монашеского имени — Елена) [7] а за нею помянул цесаревну Елизавету Петровну и царевен и отказался совершить молебствие о новой Государыне [11, с.519].
Очень может быть, что он действовал под влиянием смутных и разноречивых слухов, бродивших тогда вдали от столицы относительно избрания императрицы; может быть также, что в действиях его сказались общие симпатии и антипатии старорусской партии. Как бы то ни было, воронежский вице-губернатор Пашков сделал на него донос, и Лев был привлечен к допросу.
Получившее политическую окраску дело было передано для рассмотрения в Святейший Синод. Начавшееся следствие обнаружило, что Лев надеялся на заступничество бывших членов Синода архиепископа Ростовского Георгия (Дашкова) и митрополита Коломенского Игнатия (Смола).
Однако архиепископ Феофан постарался придать всему делу характер государственной измены и, пользуясь поддержкой Анны Иоанновны и Кабинета министров, заставил Святейший Синод лишить обвиняемого священного и монашеского сана и предать его гражданскому суду. После расстрижения 2 октября 1730 г. епископ Льва под именем Лаврентий сослали в Кий-Островский монастырь на Белом море.
Позднее архиепископ Феофан подготовил обвинительный материал против покровителей репрессированного архиерея — митрополита Игнатия и архиепископа Георгия. Они были обвинены в попытке замять «дело» епископ Льва. Не дожидаясь окончания следствия, архиепископ Георгий попросился на покой, но и этот шаг не спас его от расправы. 28 декабря 1730 г. он был лишен архиерейского сана и отправлен в заключение в Спасо-Каменный монастырь на Кубенском озере, а затем переведен в Нерчинский монастырь. Митрополита Игнатия также лишили священного сана и сослали 2 февраля 1731 г. в Свияжский в честь Успения Пресвятой Богородицы монастырь. Когда в Синоде узнали, что Георгия и Игнатия, вопреки распоряжению, держат слабо, их перевели — первого в Нерчинский, второго в Карельский монастырь под крепкий караул; при этом дело не обошлось без розысков, чтобы найти лиц виновных в послаблении узникам. Вологодский епископ Афанасий Кондоиди, подозреваемый в послаблении Георгию, едва отделался выговором в Синоде [11, с.519].
В результате конфликта с местными гражданскими властями и случайной задержки торжественного молебна по поводу воцарения Анны Иоанновны преследованию со стороны архиепископа Феофана подвергся архиепископ Киевский Варлаам (Ванатович). Он провинился тем, что не сдерживал толков, ходивших по Киеву об еретичестве Феофана и дозволил вновь издать неприятный Феофану «Камень веры»; официальный же приговор обвинял его в том, что он, как Юрлов, по нерасположению к императрице не служил молебствия при восшествии ее на престол. На основании политического доноса был проведен розыск. По заключению следственной комиссии Святейший Синод лишил 20 ноября 1730 г. архиепископа Варлаама сана и сослал в Кириллов Белозерский монастырь простым монахом.
В 1731 г. началось следствие о дружеских связях митрополита Казанского Сильвестра (Холмского) и сосланного в Свияжский монастырь митрополита Игнатия. Сильвестр, который еще прежде бранил всех малороссов, заседающих в Синоде, и теперь обвинялся в том, что обращался с Игнатием, как архиереем, бывал у него и его принимал к себе, говаривал с ним непристойные речи об императрице, при Екатерине I не велел поминать в церкви Святейший Синод, в тетрадях осуждал некоторые церковные распоряжения правительства и в своей епархии производил поборы, был сослан сначала в Крыпецкий монастырь, а потом, лишенный архиерейства и и монашества, заключен в Выборгской крепости (1732г.).
На основании указа Анны Иоанновны Тайная канцелярия распо-рядилась 31 декабря 1731 г. перевести митр. Игнатия в Карельский во имя свт. Николая монастырь близ Архангельска. Митрополит Сильвестр указом Синода был уволен на покой (фактически под надзор) в Александро-Невский монастырь без права архиерейского служения. В марте следующего года его перевели в Крыпецкий монастырь Псковской епархии, а спустя некоторое время на основании обвинения в ложном «слове и деле» лишили сана и заточили в Выборгскую крепость.
С особенной силой и крайностью борьба Феофана проявилась в полемике с архиепископом Тверским Феофилактом (Лопатинским). «Хотя этому делу азартный борец Феофан старался искусственно придать политический характер, и формы гонения против обвиняемого имели физически жестокий характер, но по существу это была тема чисто богословская, знаменитая страница в истории школьного русского богословия» [17, с.407].
В 1728 г. архиепископ Феофилакт, с разрешения Верховного Совета, опубликовал труд своего покойного учителя митрополита Рязанского Стефана (Яворского) «Камень веры» (см. о книге подробнее в разделе Межконфессиональная полемика), который не был разрешен Петром к печати как произведение, обличавшее протестантство, в склонности к которому подозревали архиепископа Феофана.
В 1731 г. архиепископ Феофилакт безуспешно попытался переиздать эту книгу. Но появление этой книги в печати произвело сильную бурю между протестантами как в России, так и за границей и было поводом к появлению нескольких полемических сочинений. Ученые протестанты на Западе — Буддей, Мосгейм и др. подвергли эту книгу сильной критике; они обвиняли автора в католических тенденциях.
Между тем католики очень довольны были появлением этого произведения. Они опасались усиления протестантских влияний в России и потому выступили на защиту Камня веры. Доминиканец Рибейра, нахо-дившийся в России при испанском посланнике, написал сочинение в защиту Камня веры против Буддея.
Но издание Камня веры оказалось весьма неблаговременным. При дворе Анны Иоанновны снова усилилась протестантская партия; вследствие этого всякие нападения на протестантство могли быть истолкованы в смысле недовольства правительством, окружившим себя протестантами.
Феофан Прокопович, умевший религиозным спорам придавать по-литическую окраску, и в данном случае поступил так же. Он постарался представить и издание Камня веры, и его защиту как дело политического кружка, недовольного правительством, и подал в Тайную канцелярию донос о вреде подобного издания, а также анонимно стал распространять рукопись «Молотка на Камень веры», где обвинял митрополита Стефана в тайном иезуитстве. Камень веры и сочинения, написанные в его защиту, были запрещены. Сочинения же против Камня веры печатались и распространялись свободно.
Эта литературная реакция имела печальный исход для многих лиц, сочувствовавших тому направлению, которое выражено в Камне веры. Но особенно тяжелые последствия были для издателя этой книги — Феофилакта Лопатинского.
Феофилакт Лопатинский представляет одну из светлых личностей между своими современниками. Его непоколебимая честность и прямота действий составляли предмет удивления для современников. Личные интересы никогда не входили в план его действий. В пору реакций против Синода его намечали в качестве кандидата на патриаршество, но нечестолюбивый святитель не старался извлечь из этого для себя выгод. Ученые занятия составляли любимое его удовольствие. По своему богословскому направлению он был сторонником Яворского и не сочувствовал направлению Прокоповича.
Против трактата Прокоповича Об иге неудобоносимом он выступил со своим сочинением Об иге Господнем благом. Сочувствие его направлению Яворского выразилось, между прочим, в издании Камня веры. Но это повело за собой тяжелые последствия; в предприятии с чисто научными целями усмотрена была политическая неблагонадежность.
Кроме издания Камня веры, Феофилакту поставлены были в вину все суждения о новых порядках и лицах, которыми держались эти порядки. Простой и доверчивый к людям, Феофилакт вступал с ними иногда в самые откровенные разговоры. При начавшихся розысках все это выведено было наружу [22, с.412 — 413].
Архиеп. Феофилакта исключили из Синода и удалили в Тверь. В 1735 г. он был арестован, доставлен в Выборгскую крепость в Санкт-Петербург и подвергнут пыткам в Тайной канцелярии. В 1738 г. по указу Анны Иоанновны и решением Синода архиепископ Феофилакт был лишен сана и монашества, заключен в Петропавловскую крепость.
Такая расправа с недоброжелателями Феофана не запугала Маркелла Родышевского.
В своем Симоновском заточении он продолжал писать обвинения против Феофана и возражения против изданных им сочинений (духовного регламента, указа о монашестве 1724 г., книги о блаженствах евангельских, о поливательном крещении и др.); кроме того, составил пасквиль под названием «Житие новгородскаго архиепископа, еретика Феофана Прокоповича», где чернил частную его жизнь.
Монах Иона, с которым Маркелл сблизился, дополнил этот пасквиль разными приставками вроде гимнов, псалмов и молитв. Все эти тетради Маркелла при посредстве Абрамова и Ионы распространялись в обществе, и противники Феофана читали их с наслаждением — «до сытости».
Между тем Аврамов везде разглашал, что Маркелл — страдалец за православие, и многих так заинтересовал, что те приезжали в монастырь утешить Маркелла и потолковать с ним. Сам он нередко выезжал из монастыря и бывал у харьковского архимандрита Платона Малиновского, жившего тогда в Москве у Смоленского епископа Гедеона Вишневского, и др. Феофан не мог оставаться равнодушным.
В начале 1731 г. он сделал донос в кабинет министров о распространении тетрадей Маркелла, выставляя на вид, что его нападки на книги, изданные по указу императора и Синода, особенно на духовный регламент, как действующее законоположение, служат противлением власти, тем более, что в этих тетрадях встречалось скрытое порицание правительства, дружившего с протестантами.
Тайная канцелярия начала розыск, который запутал в свои сети множество лиц, имевших какое-либо отношение к Маркеллу, — тех, кто переписывал и распространял его тетради, кто читал их и даже кто слышал об их существовании. Найденные виновными подверглись наказанию. Более других виновные Маркелл, Аврамов и Иона были сосланы в крепкое заключение: первый в Белозерский монастырь, второй в Иверский и третий в Валаамский (1732 г.).
Не успел окончиться розыск по делу Родышевского, как случилось новое обстоятельство, давшее обильную пищу тайной канцелярии.
В половине 1732 г. появилось подметное письмо с новым пасквилем на Феофана, порицанием всей Петровской реформы и негодованием на господство немцев в России. Сопоставляя его с тетрадями Родышевского, Феофан в кабинете министров представил дело так, что существует политическая, враждебная правительству партия, которую необходимо искоренить. Начали разыскивать, кто автор подметного письма.
Сначала подозрение пало на кружок Родышевского. Сам он, Аврамов, Иона и многие другие были допрошены. Но подозрение ничем не оправдалось; обнаружилось только, что Аврамову в Иверском мона-стыре делалось послабление вопреки прежнему распоряжению о крепком смотрении за ним, и виновные в этом были наказаны — кто плетьми, кто ссылкой в другие монастыри.
Вскоре подозрение Феофана пало на иеромонаха Иосифа Решилова. Бывший раскольник, обращенный в православие Питиримом, он сблизился в Петербурге с Феофилактом Лопатинским и взят был им в Тверскую епархию.
Там он сошелся с судьей архиерейского дома Иоасафом Маевским, архимандритом сначала Тверского Калязинского, потом Смоленского Бизюкова монастыря. Им обоим вскружили голову толки о восстановлении патриаршества и о кандидатуре на него их покровителя Феофилакта; они мечтали получить выгоды для себя в случае оправдания толков.
При взаимных беседах они много рассуждали о патриаршестве, о Синоде и Духовном регламенте, о еретичестве Феофана и т. п.
Болтливый и продажный Решилов при первом допросе выдал все эти речи.
«Иосиф Решилов был одним из тех авантюристов в рясе, какие нередко встречались в XVIII столетии. Вскоре после осуждения Маркелла и его приверженцев стали появляться новые памфлеты на Феофана, по содержанию весьма схожие с писаниями Маркелла. Феофан был уверен, что их автором был Решилов, и сообщил об этом в Тайную канцелярию. И снова дело было представлено им как чисто политическое преступление. Подозреваемый был арестован и выдал Тайной канцелярии всех, с кем так или иначе держал связь, в том числе и Феофилакта Лопатинского. Он не скупился на показания, и многочисленные новые аресты привели к новым доносам» [17, с.419].
К допросу был привлечен Маевский. Вслед за ими один за другим стали вызываться в тайную канцелярию архимандриты и монахи тверских монастырей, слуги архиерейского дома и другие лица. При помощи пыток от них выведывали, кто что говорил или слышал противного правительству.
Каждый раз выявлялось много вновь оговоренных лиц, и те, в свою очередь, также привлекались к пыткам в застенке тайной канцелярии; открывались новые и новые обстоятельства, и начатое следствие, осложняясь ими, принимало более и более широкие размеры: то появится новый пасквиль на Феофана и Государыню (как, например, случилось в 1733 г.), то обнаружится чье-нибудь участие в издании «Камня веры», то откроется где-либо слабость монастырской дисциплины или существование суеверий…
И, таким образом, сеть розысков раскинулась почти по всей России, начавшись с тверского архиерейского дома и захватив Москву, Петербург, Новгород, Устюг, Вологду, Саровскую (Тамбовской епархии) и Берлюкову (Московской епархии) пустыни и т. д. Кроме духовных лиц разного чина и разных епархий, розыски задели много светских — от богаделенных нищих и приказных до высокопоставленных в обществе (например, княгини Долгорукой, графини Матвеевой), тронули Московскую синодальную контору и некоторых лиц в Синоде; подозрение коснулось даже цесаревны Елизаветы Петровны, которую многие желали видеть на императорском престоле вместо Анны Иоанновны.
Среди всех этих розысков Феофан скончался (8 сентября 1736г.).
«Он был еще не стар. Ему исполнилось всего 55 лет. Но, сделавшись фатально соучастником мрачной головки ненавистного всем государственного террора, вырождающегося обычно в адскую безвыходность: «кто-кого?», Феофан и при жизни унизил себя до понятного оттолкновения от него ведущего слоя людей церкви и общества и по смерти не оставил личных друзей. Он сознавал это свое моральное падение на путях блестяще начавшейся его карьеры и в предсмертные минуты, по преданию, воздыхал: «О главо, главо! Разуму упившись, куда ся преклонишь?» [17, с.419; 37, с.239].
После его смерти розыски, начатые по делу Решилова и др., не только не прекратились, но продолжались с еще большей настойчивостью и суровостью, так как подозрительность немецкой придворной партии в декабре 1738 г. дошла до крайних пределов «под влиянием открывшегося заговора Долгоруких и Артемия Волынского. Начали снова трепать уже осужденных и заключенных» [17, с.416].
В результате всех этих розысков оказалось множество виновных и невинных страдальцев. Между ними встречаем: Аврамова, переведенного в Охотск, Родышевского, содержавшегося в тайной канцелярии, Решилова и Маевского, по расстрижении также заключенных в ее крепостных казематах, синодальных членов чудовского архимандрита Евфимия Коллети и харьковского архимандрита Платона Малиновского, также расстриженных, из которых первый был заперт в крепостном каземате, а второй под именем расстриги Павла Малиновского сослан на житье в Сибирь, архиепископа Белгородского Досифея, Черниговского Илариона и Псковского Варлаама, лишенных кафедр.
Подобной участи не избежал и Феофилакт. В 1736 г. из ар-хиерейского подворья он был переведен в крепость и в 1738 г., по лишении священного сана и монашества, под именем расстриги Феодора Леонтьева Лопатинского заключен в Выборгском замке.
«Наряду с первенствующими в духовенстве персонами, терзались в Аннинское время по связи с ними десятки и других лиц. Например, за то только, что монах Алипий по просьбе Феофилакта переписывал набело Феофилактовы возражения Буддею (т. е. в сущности Феофану), Тайная Канцелярия потребовала лишить его монашества и допрашивала его «с дыбы». Несчастный висел со сломанными руками, пока не ответил на задаваемые ему 76 вопросов. После пытки почти целого дня ему дано еще 12 ударов и в декабре 1738 г. постановлен приговор: «растригу Александра Давыдова, который по приказу помянутого Феофилакта переписывал у него набело сочиненное им возражение (против Буддея) и пострижен в монахи в противность свв. правил, Духовного Регламента и Указов, сослать в Сибирь на житье вечное, за надлежащим караулом» [17, с.417].
А вот подробности допроса Иоасафа Маевского. «Ушаков объявил ему ультиматум, чтобы принес чистую повинную. Маевский упирался. «После того, по прошествии четверти часа, Маевский поднят на дыбу и вожен по спицам три четверти часа. А с подъему на дыбу и с вожения по спицам говорил тоже, как выше показано, и в том утвердился. И по прошествии трех четвертей часа усмотрено по состоянию его, Маевского, что в себе слаб стал и более по спицам не вожен и с дыбы спущен». (1.XI 1736 г.) [17, с.417].
Как старообрядец по рождению и чиновник по этой специальности в Синоде, Иоасаф естественно имел друзей среди канцеляристов Синода. Всех их потом перетаскали в Тайную Канцелярию. Особенно поплатился канцелярист Яким Филиппов. В протоколах записано, что И. Маевский спрашивал у Филиппова: «умилосердись, скажи Бога ради, о каком это папином письме часто спрашивает меня Новгородский архиепископ?» (т. е. Феофан). «Не знаю, отвечал Филиппов, у нас такого письма в комиссии не имеется. Не хранится ли оно у секретаря Муринова? Да они спрашивают, сами не знают чего». Лишь за эту откровенную простоту общения с колодником И. Маевским, Филиппов попал в застенок, висел на дыбе и претерпел десятки ударов. Наконец 9-го, VII, 1738 г. Кабинет решил: «бить его кнутом нещадно и сослать с женой в Иркутск на житье вечно» [17, с. 417].
Только со смертью Анны Иоанновны и падением Бирона прекратились розыски и изменилась участь страдальцев. Правительница Анна Леопольдовна издала в 1740 г. милостивый манифест об освобождении их от ссылки, штрафов и других наказаний. Некоторые из заключенных не дожили до этого манифеста (Евфимий Коллети, Сильвестр Казанский, Георгий Дашков). Оставшиеся в живых стали получать прощение.
Так, Феофилакт, освобожденный из крепости, был восстановлен в епископском сане, но, разбитый параличом и изнуренный заключением, лишь 4 месяцами пережил получение свободы (+ 6 мая 1741 г.).
Освобожденный Лев Юрлов однако не был восстановлен в прежнем сане и перемещен простым монахом в один из монастырей. Игнатий Смола скончался, как только получил известие о помиловании. Решилов и Маевский посланы в монастырское братство. Родышевский назначен архимандритом Новгородского Юрьева монастыря. Аврамов получил дозволение проживать в своих деревнях [11, с.519 — 522].
2.7. Положение приходского духовенства
В качестве эпиграфа к этому разделу уместно привести слова И. Т. Посошкова:
«О сем неизвестен, как деется в прочих землях, чем питаются сельские попы, а о сем весьма известен, что у нас в России сельские попы питаются своею работою, и ничем они от пахотных мужиков не отменны; мужик за соху, и поп за соху, мужик за косу, и поп за косу, а Церковь Святая и духовная паства остаются в стороне. И от такова их земледелия многие христиане помирают не токмо не сподобившеся приятия Тела Христова, но и покаяния лишаются и умирают яко скот. И сие, како бы поисправити, не вем: жалованья государева им нет, от миру никакого подаяния им нет же, и чем им питаться, Бог весть» [35, с.10].
2.7.1. Налоги
«XVIII в. застал духовенство в унижении» [11, с.565]. Эпоха петровских преобразований не благоприятствовала укреплению его сословных и личных прав. Правда, те священнослужители, которые состояли на действительной службе, со своими детьми обособлялись в наследственное духовное сословие и официально признавались свободными от подушного оклада. Но все прочие церковники с детьми причислялись к податному состоянию и если впоследствии занимали священнослужительские места, то уже не выписывались из него.
При том же и те священно-, церковнослужители, которые подлежали изъятию из податного состояния, не освобождались от разных сборов в государственную казну и от повинностей: постойной (под полки), караульной (на улицах), пожарной, дежурной (на съезжих дворах и в домах офицеров для посылок и работ), тогда установленных вновь; и только в 1724 г. от постоя были освобождены дома, где жили сами священнослужители.
При денежных сборах духовенство вместе с податным населением подвергалось жестоким поборам. Кроме того, учреждение монастырского приказа и подчинение духовенства светскому суду в известных делах открывало широкую дорогу для произвола губернаторов, воевод, камериров, комиссаров и других светских чинов в обращении с духовенством. Напрасно в ограждение его от обид правительство грозило обидчикам штрафом, запечатыванием приходских церквей и даже анафемой от Синода: своевольство и обиды продолжались.
В положении приходского духовенства в царствование Анны Иоанновны произошла серьезная перемена — стало еще хуже. Приходское духовенство было обложено многочисленными податями.
Появились новые сборы в государственную казну. Хотя дежурная повинность была снята с духовенства (1736г.), однако оно продолжало нести прочие прежде установленные повинности и, по произволу местных властей, еще принуждалось наравне с другими обывателями к повинностям фонарной, подводной, рассыльной и даже постойной.
При Анне Иоанновне был восстановлен сбор драгунских лошадей; виновные в небытии у присяги платили штраф за себя и детей.
При появлении духовных школ появились сборы на них; производился сбор и на богадельни, повсюду учреждаемые правительством [11, с. 570].
Кроме того, земские камериры и комиссары иногда требовали с духовенства таких платежей, каким оно не подлежало, например, на канальное дело, городовое строение и др. При отсутствии точных порядков в сборе случалось ему платить одни и те же платежи раза по два — один раз одним, другой — другим сборщикам [11, с.570].
На духовенстве не замедлили явиться недоимки. Нуждаясь в деньгах, правительство сократило выдачу казенной руги ружным церквам и ту выдавало так неисправно, что оставляло их без руги лет по пяти и больше, и причт был вынужден переходить на другие места.
Наконец, по тем или иным побуждениям оно налагало руку на некоторые из существовавших источников содержания духовенства: запретило ему хождение по приходским домам со святыми иконами и святой водой и все славления, кроме рождественского (указы еще от 1722 и 1724 г.); подтверждало прежнее запрещение заниматься торгами и промыслами. При таких условиях бедность духовенства и после Петра осталась той же, какой была до него. Неудивительно, что вместе с нею среди духовенства удерживались вымогательство платы за требы, занятие промыслами и т. п., несмотря на запретительные указы.
В начале царствования императрицы Анны Иоанновны кабинет-министр А.П. Волынский в своем «Генеральном рассуждении о поправлении внутренних государственных дел» заявлял, что плата за требы унизительна для духовенства, и требовал упразднить ее, так же как вынужденное землепашество священников, а вместо них установить твердый налог [9, с.155].
Тогда своевольство местных властей не знало границ: безбоязненно и безнаказанно забирали они священнослужителей в свои канцелярии, держали под арестом, били, налагали на них неуказные тяжести и не хотели признавать ни прав духовенства, ни власти над ним архиереев. Наконец, страшные политические розыски, разборы и наказания за небытие у присяги довершали забитость и запуганность духовенства [11, с.565].
В июле 1726 г. Святейший Синод был разделен на два апартамента, из которых второй 26 сентября того же года получил название Коллегии экономии синодального правления. Кроме суда и управления ей вменялось в обязанность «смотрение сборов и экономии и прочее тому подобное по примеру прежде бывшего Патриарха разряду и других тогда бывших в Патриаршем ведомстве приказов».
Коллегии экономии поручалось «доносить о светских делах Высокому Сенату», другими словами, она была ему подчинена. В таких условиях Святейший Синод был прежде всего заинтересован в доходах с «определенных» имений, находившихся в распоряжении Церкви. Он просил императрицу Екатерину I оставить эти суммы неизменными, какими они были до штатов 1724 г., ввиду того что штаты эти, по мнению Синода, неправильны.
Сенат мог рассматривать синодальную Коллегию экономии как свой орган внутри аппарата церковного управления: она считалась, правда, частью Синода, но состояла из светских чиновников и вела дела упраздненной к тому времени Камер-конторы под административным надзором Сената.
Этот новый порядок не смог преодолеть трудностей сбора налогов: за 8 лет (1724-1732) сумма недоимок возросла до 81 000 руб. Наряду с Коллегией экономии взиманием налогов занялся и сам Сенат, подключив губернские власти и объявив в 1736 г., что фактической причиной дефицита является нерадение монастырских приказчиков. Дальнейшее развитие привело к тому, что служебный контроль Сената над Коллегией экономии стал еще строже.
В указе Сенату от 15 апреля 1738 г. говорится, что коллегия должна «быть под ведением Сената, а Синоду от сего времени той коллегии не ведать, понеже в оной коллегии состоят сборы и другие экономические дела, которые подлежат к ведению Сената, а духовных дел, какие бы могли касаться до Синода, не бывает».
По всем делам, касавшимся Коллегии экономии. Святейший Синод обязан был обращаться к Сенату. Независимая oт Святейшего Синода, Коллегия экономии начала хозяйничать в церковных имениях хуже татар, как жаловался позднее архиепископ Арсений Мацеевич. Налоговый гнет усугублялся из-за сложности системы сбора, Коллегия экономии требовала налоги в виде подушной подати, в то время как на местах практически сбор производился по дворам. Как следствие, возникали ни с чем несообразные и непосильные поборы.
Так, в 1744 г. в Ростовской епархии на церковных землях при 4412 дворах числилось 16 527 тягловых крестьян, которые все были «заопределенные» и должны были ли платить Коллегии экономии 4000 руб. В продолжение 1740 г. все «определенные» церковные имения были переданы в ведение коллегии. «Таким образом, коллегия с 1738 г. оказалась учреждением, от которого почти всецело зависело имущественное положение Церкви». Указ от 2 января 1739 г. определял, что управлению Коллегии экономии подлежат даже «после духовных персон оставшие пожитки, и деньги, и всякие вещи». Тем самым отменялась статья 61 «Прибавления» к «Духовному регламенту», согласно которой наследство монахов передавалось Святейшему Синоду.
Самостоятельная деятельность коллегии, особенно всемогущей при Анне Иоанновне, не принесла никаких выгод казне. В 1738 г. налоговые недоимки одной Синодальной области исчислялись в 40 000 руб., тогда как общие недоимки всех епархий в 1732 г. составляли, как уже упоминалось, только 81 000 руб [16, 17, 36, 44, 52].

2.7.2. Церковные недоимки
Недоимки с церковных вотчин не прекращались.
При императрице Анне Иоанновне была создана даже особая Доимочная канцелярия, наделенная чрезвычайными полномочиями, деятельность которой оказалась не менее пагубна для казны государства, чем пресловутой Тайной канцелярии императрицы. Ей поручили самым беспощадным образом взыскивать налоговые недоимки со всех имений, как светских, так и церковных; она имела в своем распоряжении военные исполнительные команды, которые бесчинствовали в деревнях, не гнушаясь и пыток.
«Создавалась картина какого-то страдания от нашествия иноплеменников. Нормальная фискальная функция правительства превратилась в какую-то жестокую «продразверстку». До истязаний большевизма эти жалобы и картины Аннинского времени казались даже несколько преувеличенными и неправдоподобными. Вот эти картины, зарисованные современником иностранцем Вейдемейером: «Правительство посылало строжайшие указы о неослабном взыскании недоимок. Посланные от воевод с командами солдат для понуждения к платежу, опасаясь сами подвергнуться истязаниями, употребляли ужасные бесчеловечия с крестьянами. Продавали все, что могли найти в домах, как-то: хлеб, скот и всякую рухлядь. Лучших людей брали под караул, каждый день ставили их рядом разутыми ногами в снег и били по пяткам палками. Помещики и старосты были отвозимы в город, где содержались под стражей по несколько месяцев. Из них большая часть умирали с голода и от тесноты в жилищах. В деревнях повсюду были слышны палочные удары, вопли терзаемых крестьян, стоны жен и детей, томимых голодом» [17, с. 398].
Во время турецкой войны государственные финансы находились в весьма плачевном состоянии; соответственными были и меры фискально-административного давления. «Многие провинции точно войною или моровым поветрием разорены»,- заявлял фельдмаршал Миних.
17 ноября 1742 г. Новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич и Ростовский митрополит Арсений Мацеевич подали императрице Елизавете записку, в которой горько жаловались на «нашу святейшую экономию», которая, «презря закон христианский, до утварей церковных добралась… ниже у турка столько Церковь наша страждет, сколько у нас в России».
В дополнительном доношении от 27 декабря того же года оба иерарха указывали: «Более же того Церковь, матерь нашу, столь долговременно страждущую, отягощать опасно, дабы нам душеспасительныя ея сосца не оскудели», и просили императрицу о «помиловании Церкви Христовой» [44, с.247 — 248].
2.7.3. Отношение к духовенству
Ни до ни после Анны ни одно русское правительство (не считая, конечно, советской власти) не обращалось с духовенством с таким недоверием и с такой бессмысленной жестокостью. Политика Анны Иоанновны настолько подорвала уважение к духовенству, что помещики зачастую относились к нему пренебрежительно и угнетали его [44, с.344].
Святейшему Синоду повелевалось ежемесячно представлять в Кабинет министров отчеты о делах управления. Зависимость Синода стала еще больше, чем при Верховном Тайном совете в предшествовавшее царствование: он был подчинен одновременно и Кабинету министров, и Сенату, и Коллегии экономии. Последняя произволом своего управления разоряла церковные вотчины.
Протесты были бессмысленны и приводили лишь в застенки Тайной канцелярии, без различия чинов и званий. «Самое легкое подозрение, двусмысленное слово, даже молчание казалось Бирону достаточною виною для казни и ссылки»,- замечает Н. М. Карамзин в «Записке о древней и новой России». «Десять лет продолжалось господство немцев, десять лет русские были оскорбляемы в лучших своих симпатиях и чувствах. Ропот не прекращался. Люди, пострадавшие от немцев независимо от своих личных качеств, за то только, что они были русские, в глазах народа превращались в героев-мучеников. Но при всем том народ не поднимался против немцев, а только роптал» [44, с.247].
Это было время своевольной бироновщины, когда подозрительное немецкое правительство всюду видело политически опасные для себя элементы. Такая политическая подкладка приметалась и к обычным разборам духовенства, сообщив им небывалую жестокость.
Государством правили «эмиссарии диавольские», как выразился архимандрит Кирилл Флоринский уже после восшествия на престол Елизаветы Петровны.
В Синоде же до самой своей смерти в 1736 г. неограниченно властвовал Феофан Прокопович. Но Феофан не имел поводов роптать в эпоху «бироновщины». Возражать ему не осмеливался никто.
После «феофановщины» и под впечатлением все более усиливавшегося преследования православия Святейший Синод был готов беспрекословно выполнить любой приказ свыше, ибо над каждым епископом постоянно витала угроза попасть в сети Тайной канцелярии.
Новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич, член Святейшего Синода с 1734 г., говорил в своей проповеди 18 ноября 1740 г.: «На благочестие и веру нашу православную наступили; но таким образом и претекстом, будто они не веру, а непотребное и весьма вредительное христианству суеверие искореняют. О, коль многое множество под таким притвором людей духовных — а наипаче ученых — истребили, монахов порасстригали и перемучили!.. Коль многие тысячи людей благочестивых… в Тайную похищали… кровь невинную потоками проливали!»
Аналогично высказывался в 1742 г. о преследованиях духовенства архимандрит Димитрий Сеченов и добавлял: «Так устрашили, что уже и самые пастыри, самые проповедники слова Божия, молчали и уст не смели о благочестии отверзти» [44, с.247].
Много духовных лиц было расстрижено и сослано за связи с разными опальными людьми, за не служение царских молебнов и панихид; но еще больше их пострадало за небытие у присяги новой императрице, хотя это случилось не по их злому умыслу, а по оплошности или же потому, что не было сделано своевременных распоряжений.
За небытие у присяги привлекали не только членов причта, но и их детей, имевших во время объявления присяги не менее 8 лет от роду; тайная канцелярия производила им расспросы, била плетьми и кнутом, отдавала в солдаты или ссылала в каторжные работы [16, 17, 36, 44, 52].
2.7.4. Рекрутские «разборы»
На протяжении XVIII в. правительство не раз проводило «разборы» духовного чина, в результате которых дети священно- и церковнослужителей, не имевшие духовного чина и не обучавшиеся в духовных училищах, переводились в податное сословие или рекрутировались в армию. В результате «разборов», продолжавшихся с 1736 по 1740 г., российское белое духовенство пришло в упадок, монастыри пустели. Все принадлежавшие к духовному сословию и годные к военной службе в возрасте от 15 до 40 лет и не имевшие штатного церковного места подлежали рекрутскому набору.
1 сентября 1737 г. вышел указ, призывавший на военную службу всех пригодных к ней церковных причетников от 15 до 40 лет, освобождались только священники и дьяконы. Монахи убегали из монастырей.
С 1736 г. дело о присяге слилось с начавшимся общим разбором духовенства. По случаю турецкой войны правительство объявило в 1736г. перепись и рекрутский набор в духовенстве. Повелевалось оставить при церквах только действительно служащих церковников в штатном количестве с прибавкой еще стольких же для замещения убылых мест, а остальных — годных брать в военную службу, других определять в подушный оклад или в канцелярские рассыльщики, детей же — в подьячие и в гарнизонные школы; в ведомстве Синода для обучения в духовных школах оставить малолетних.
По состоявшемуся набору к концу 1737 г. было взято в солдаты церковников и детей духовенства 6557 человек. На этом разбор не остановился. Он продолжался во все время турецкой войны, не коснувшись только духовенства в Малороссии и в земле войска Донского; при этом издавались распоряжения одно строже другого.
По указу 1737 и 1738 г. забирались все неслужащие церковники и дети духовенства от 15 до 40 лет: годные — для военной службы, негодные — в подушный оклад; желающие освободиться от солдатства могли внести 200 р. или поставить за себя наемного рекрута, но и после этого должны были записываться в подушный оклад; в военную службу забирались даже лица выше 40 и ниже 15 лет, если только казались годными; первоначально исключавшиеся, увечные и дряхлые церковники также стали писаться в оклад.
Церковников, не бывших у присяги, брали в солдаты даже из действительно служащих и имевших более 40 лет; кроме того, все они подвергались наказанию плетьми, кроме малолетних детей не более 12 лет от роду, за которых отцы обязывались платить штраф в 50 р. или сами ложиться под плети.
Священники, виновные в небытии у присяги, также не избавлялись от плетей и, по лишении сана, записывались в подушный оклад; если же задним числом подписывались под присяжными листами, чтобы избежать ответственности, то брались в солдаты в случае годности.
В духовных школах через каждые три года производились строгие экзамены под надзором архиереев и губернаторов, ленивые и малоуспеш-ные ученики исключались и забирались в солдаты. Светские власти, которые производили разбор духовенства, со своей стороны, допускали немало произвола и насилий.
В 1740 г., с окончанием турецкой войны, разбор прекратился, успев произвести сильное опустошение в рядах белого духовенства, в котором стал ощущаться сильный недостаток, около 600 церквей осталось без причта.
По собранным справкам оказалось, что к концу правления Анны Иоанновны в епархиях Псковской, Новгородской, Архангельской, Тверской и Вологодской было 182 совершенно праздных церкви, праздных мест священно- и церковнослужителей в одних московских соборах считалось до 60, в Новгородской епархии не менее 638, Архангельской 135 и т.п.
Сам Синод жаловался, что «везде в церковном причте находится крайний недостаток, а определять на те праздныя места некого». Поэтому правительство нашло нужным дозволить поставление священнослужителей за доброе житие, не требуя от них учености; возвратило на прежние места священнослужителей, лишенных сана за небытие у присяги и оштрафованных, и освободило от военной службы церковников, не бывших у присяги, которые еще оставались от разбора; а по смерти Анны Иоанновны возвратило к церквам записанных в подушный оклад [17, 36, 44].
2.7.5. Подготовка приходского духовенства
Между другими требованиями особенно усилено требование касательно образования ставленников [11, с.561].
Указом Святейшего Синода (1732) выборы кандидатов священства были сведены к сбору формальных свидетельств прихожан о добропорядочности ставленника, судьба же самого ставленника решалась исключительно волей архиерея.
В 1739г. вышел новый замечательный указ, чтобы прихожане на вакантное место избирали по 2-3 кандидата; но едва ли этот указ исполнялся. Наконец, в инструкции благочинным 1775 г. говорилось об избрании ставленников не всеми прихожанами, а только «лучшими»; так ограничилось к концу XVIII в. выборное начало.
Духовным регламентом, указами и синодскими определениями на-стойчиво внушалось епископам, чтобы они посвящали ставленников после строгого испытания и, не обращая внимания на приходский выбор, отказывали в посвящении тем, которые не удовлетворяют должным требованиям; в противном же случае самим угрожалось наказанием.
Известным указом 1739 г. это испытание повелевалось производить не меньше трех месяцев и тогда только посвящать достойнейшего из 2-3 избранных кандидатов [21, 44, 49, 52, 54].

2.7.6. Распоряжение церковными доходами
Привыкшее еще прежде свободно распоряжаться доходами с церковных вотчин, правительство так же действовало и теперь [11, с.541 — 556].
Например, при Екатерине I в 1725 г. оно предписало выдать из доходов синодальных вотчин 24 000 р. денег и разные припасы на содержание грузинского царя Вахтанга и его свиты.
При Анне Иоанновне подобные случаи стали особенно часты: раз правительство израсходовало всю собранную с церковных вотчин сумму на делание ружей, так что в коллегии экономии недостало денег на жалованье членам Синода.
В это время бывали и случаи отобрания в государственную казну или для раздачи частным лицам духовных владений. Между тем на вотчинах тяготели прежние непосильные сборы, при Анне Иоанновне даже появлялись и новые, как, например, сбор с архиерейских домов на содержание конных заводов, открываемых в удовлетворение страсти Бирона к лошадям. Неудивительно, что архиерейские дома и монастыри продолжали бедствовать.
2.7.7. Церковь и крепостные
Совершенно новым явлением стала возможность для духовенства владеть крепостными. Еще Соборное Уложение 1649 г. (гл. 20, ст. 104) возбраняло духовенству приобретать вотчины и иметь крепостных. Обложение подушным налогом церковнослужителей и сыновей священнослужителей часто приводило к их регистрации при помещиках или духовенстве на церковных землях. Это духовенство несло ответственность за уплату подушной подати зарегистрированными лицами. В результате между ними без всякого юридического основания складывались отношения, напоминавшие крепостные.
Лишь при императрице Анне Иоанновне власти обратили внимание на это явление и внесли ясность: зарегистрированные церковнослужители и сыновья священнослужителей не принадлежат духовным лицам, а закрепляются за той землей, которой они пользуются. Однако среди украинского духовенства было много выходцев из шляхты, обладавших наследственными землями и крепостными.
До 1728 г. духовенство имело там право приобретать земельные владения, с землевладением было связано сохранявшееся до 1751 г. право на винокурение. Украинское духовенство придавало этим привилегиям большое значение и в 1767 г. включило просьбу об их восстановлении в наказы представителям Святейшего Синода в Кода миссии по составлению нового законоуложения [44, с. 341].
2.8. Положение монастырей
Анна Иоанновна продолжила жесткую политику Петра I по сокращению числа монастырей и монашествующих.
Указом от 1734 г. за недозволенный постриг в монахи (по закону разрешалось постригать только вдовых священников и отставных солдат) на епархиального архиерея налагался штраф в 500 р.; настоятеля монастыря, в котором состоялся недозволенный постриг, осуждали на пожизненную ссылку, а самого новопостриженного лишали монашеского звания и подвергали телесному наказанию.
На настоятелей возлагалась обязанность доносить в Синод о малейших проступках монахов, прежде всего об их политической неблагонадежности. Виновных после расстрижения подвергали телесным наказаниям, заключали в тюрьмы, отдавали в солдаты, ссылали в Сибирь и на каторгу. К концу тридцатых годов число монашествующих в России составляло 14 282 (по сравнению с 25 207 в 1724).
Было обращено строгое внимание на избрание настоятелей: в главные монастыри велено назначать из Александро-Невского, в других же — избирать голосом самой братии. При вступлении в должность они обязывались присягой «монахов содержать по положенным им правилам и уставам», в противном случае, им угрожалось низведением в братство. На случай болезни или отлучки настоятелю рекомендовалось иметь помощника; определять родственников к монастырским делам не дозволялось. Казну настоятель должен был ведать не иначе как сообща с несколькими честнейшими старцами.
В монастырях предписано вводить общежитие, перед требованиями которого все иноки были бы равны. Ввиду этого, запрещено принимать от постригающихся вклады, кроме лишь тех случаев, когда вкладчик даст письменное обязательство не искать ради вклада каких-либо преимуществ перед прочими иноками.
Монахам запрещено иметь частную собственность и держать по кельям чужое имущество (кроме книг); иначе все отбиралось в монастырскую казну. Не имея права собственности, они лишались права писать духовные завещания: келейное имущество, оставшееся после мона-стырских властей, велено отсылать в Святейший Синод; а от рядовых мо-нахов — отбирать в монастырскую казну.
Переход из монастыря в монастырь, равно как бродяжничество монахов по миру строго преследовались. Они должны были неисходно оставаться в тех монастырях, где заставала их монастырская перепись, подобно тому как крестьяне — там, где приписаны; переход в другой монастырь дозволялся не иначе как по какой-нибудь благословной вине, с письменным отпуском от настоятеля и только однажды во всю жизнь.
Архиереи в своей присяге обязывались не попускать инокам скитаться из монастыря в монастырь, настоятели в своей присяге — также. Во избежание злоупотреблений повелевалось каждого вновь принятого в монастырь записывать в особую книгу; настоятель, самовольно приняв-ший беглого инока, лишался настоятельства и по смерть осуждался на монастырские работы; а беглый монах обрекался на монастырские работы в оковах. Бродячих монахов велено задерживать и представлять в архиерейский дом; к этому обязывались все приходские священники и монастырские власти; назначались и особые сыщики от духовной и гражданской власти. В случае выхода из монастыря в город или село по монастырским нуждам монахи должны были иметь подорожную от настоятеля, а в иную епархию — даже подорожную от епископа; иначе с ними поступали, как с бродячими.
Монастырь предназначался быть по возможности заключенным от мира. Для этого было постановлено: для управления монастырскими вотчинами вместо посельских старцев посылать приказчиков, старцев же — изредка для надзора за ними, и то пожилых и надежных. В бедных женских монастырях для выходов по монастырским нуждам выбирать по две надежных старицы; монахам ходить к родным и знакомым не больше четырех раз в год, притом с благословения настоятеля и в сопровождении честных старцев; монахиням же совсем не выходить из монастыря ни для посещения мирян, ни в монастыри, ни на крестные ходы, ни для других целей, кроме посещения больных и погребения ближайших родственников, — и то «с доброжелательными монахинями» по назначению игуменьи; монахам принимать гостей не иначе как с благословения настоятеля и в присутствии кого-либо по его назначению; женщин отнюдь не принимать в кельях, но в общей гостиной келье при благоговейных монахах; подобное же требовалось и от монахинь, только с еще большей строгостью; чтобы преградить доступ мирянам, предписано женские монастыри держать запертыми, мирян пускать только в надворную церковь и монахиням там становиться особо от них.
Ввиду того, что среди монашествующих попадались недовольные реформами государя и от них выходили тетради с порицанием этих ре-форм и личности самого царя, запрещалось в кельях держать бумагу и чернила и писать что-нибудь — ни выписок из книг, ни грамоток сонетных, ни писем, равно как не принимать их, — без ведома настоятеля, «понеже ничто так монашескаго безмолвия не разоряет, как суетныя их тщетныя письма». Такие меры, естественно, должны были повести к сокращению монашеской жизни.
После Петра правительство в отношении к монастырям действовало в духе его распоряжений. Так, при Екатерине I был подтвержден указ об обучении молодых монахов в Заиконоспасской школе; запрещено постригать кого-либо, кроме вдовых священнослужителей, без разрешения Синода; бродячих монахов велено расстригать и предавать гражданской власти для публичного наказания; монахинь, самовольно отлучившихся в Петербург, наказывать плетьми; мирянам, принимающим бродячих монахов, грозилось судом, как ослушникам царских указов.
По-прежнему в монастыри посылались инвалиды, умалишенные и колодники. На основании прежних указов упразднялись малобратственные монастыри.
Только с 1726 г. последовал целый ряд милостивых распоряжений о том, чтобы впредь малобратственных монастырей, еще не упраздненных и не приписанных, не упразднять, из упраздненных, какие пристойно, восстановить, соединяя по нескольку вместе, возвращая им отобранное имущество и выведенных прежде монахов и предоставляя им по-прежнему питаться мирскими подаяниями и собственными трудами.
Причиной этих распоряжений было то, что с переводом монахов из маловотчинных и безвотчинных монастырей в вотчинные стал обнаруживаться здесь недостаток в средствах содержания. Многие монастыри тогда же были восстановлены.
Благодаря тому, что правительство было менее настойчивым в своих требованиях, и тому, что Феофан Прокопович, служивший правой рукой Петра в монастырской реформе, не имел прежней силы, время Екатерины I и Петра II для монашества было менее тяжело, чем время правления Петра I.
Стеснительные меры относительно монастырской жизни при Анне Иоанновне, когда Феофан и немецкая партия были всесильны, применялись в такой степени круто, что монашество совершенно пришло в оскудение. Св. Синод в своем докладе государыне (1740) выдержал опасение, что монашество может совершенно прекратиться в России, тем более что правительство распорядилось было постригать в монашество только вдовых священнослужителей и отставных солдат [22, с.446].
Некоторые из монастырей лишались своих вотчин; монастырские вотчины наравне с архиерейскими разорялись от усиленных сборов.
Повторялись указы против бродяжничества монахов; причем бродячим монахам грозилось торговой казнью и ссылкой на сибирские заводы, а архиерею и монастырским властям за попустительство — штрафом во 100 р. за каждого монаха; архиереям, настоятелям и духовным властям запрещалось употреблять иноков и инокинь для хождения по делам. Монастырским властям подтверждалось строго смотреть за поведением братии, о неисправных представлять на рассмотрение Святейшего Синода, чтобы одних определять в солдаты, других — на рудокопные заводы.
Подтверждалось также требование составить монастырские штаты, но и теперь они не были составлены. По-прежнему не дозволялось постри-гать сверх положенного числа; в 1734 г. даже было запрещено постригать кого-либо, кроме вдовых священнослужителей и отставных солдат; за на-рушение этого объявлен архиерею штраф в 500 р. за каждого постриженного, монастырским властям — ссылка на вечные работы и конфискация имущества, постриженному — расстрижение и жестокое наказание. К тому же монахи подверглись разбору: одни по политическим подозрениям, другие за небытие у исповеди были расстрижены, сосланы или отданы в солдаты; всех, кто по ревизии оказался постриженным ранее законного возраста или при живых женах и без увольнения от подлежащих властей, велено было расстригать и забирать в солдаты. Результатом этого было уменьшение числа монашествующих.
В первой четверти XVIII в. их считалось свыше 25 000 (монахов 14 534 и монахинь 10 673), а к концу правления Анны Иоанновны — только 14 282 (монахов 7829 и монахинь 6453). В 1740 г., по смерти Анны Иоанновны, Святейший Синод был вынужден докладывать правительству, что в монастырях осталось весьма недостаточное количество монахов, большей частью престарелых, негодных ни к богослужению, ни к монастырским послушаниям, а в иных не осталось и таких, так что монастырские церкви часто стояли без богослужения, некого было определять ни в настоятели, ни в учителя школ; опасаясь, как бы монашество вовсе не уничтожилось, Синод просил разрешить пострижение монахов. Это разрешение было дано [11, сс. 726 — 727].
2.9. Конфессиональная политика,
межконфессиональная полемика
В царствование Анны Иоанновны были приняты различные административные меры в сфере конфессиональной политики. В 1730 г. издан манифест с требованием соблюдения Синодом чистоты православной веры и искоренения ересей, еретических учений, расколов и суеверий. Колдунов преследовали, они подлежали публичному сожжению (указ 1731). В 1738 г. была введена смертная казнь «за богохульство», в том же году казнен капитан-лейтенант флота Возницын за переход в иудаизм.
Среди высших слоев петербургского общества велась лютеранская и католическая пропаганда, вследствие чего в 1735 г. вышел указ, по которому всем неправославным христианам (католикам и лютеранам) на территории России предоставлялась свобода вероисповедания с условием «не распространять свою веру на православных».
Сношения с протестантами не обходились без вреда для русских. Одни из них заражались протестантскими идеями, другие учились вольнодумствовать, а в правление Анны Иоанновны было воздвигнуто преследование против полемической литературы («Камня веры»); и в это время, по словам современников, немцы соблазнили множество православных [11, с.634].
Этот «Камень веры», а точнее, «Камень веры православно-кафолическия восточныя Церкви святой, сыном на утверждение и духовное назидание, претыкающимся же… на возстание и исправление» был написан митрополитом Стефаном Яворским. Он состоит из 12 глав и каждая глава — из двух частей: положительной — доказательства православных догматов и отрицательной — опровержения протестантских воззрений. Он беседует о святых иконах, кресте, мощах, евхаристии, призывании святых, о душах святых, благотворении преставльшимся, о преданиях, святой литургии, постах, благих делах и наказании еретиков. «Камень веры» написан со схоластическими приемами и много заимствовал из сочинений католических ученых Беллярмина, Барония и др [26].
Тон этого сочинения виден уже из «предисловия его к читателю, где он говорит, что на св. церковь восстал некий новый Голиаф — Мартин Лютер, понося верующих в живого Бога и -изрыгая разные укоризны на невесту Христову — Церковь. Противник этот устремил свой лук на папу и римскую церковь. Но стрелы его достигают и нас. И этому новому Голиафу Камень Веры да будет, как и древнему камень Давидов, в погибель» /…/ «Приходят к нам в овечьих шкурах, а внутри волки хищные, отворяющие под видом благочестия двери всем порокам. Ибо что проистекает из этого нечестивого учения? Убивай, кради, любодействуй, лжесвидетельствуй, делай, что угодно, будь равен самому сатане по злобе, но только веруй во Христа, и одна вера спасет тебя. Так учат эти хищные волки» [цит. по 17, с.408; 26].
Представляя собой сильное и резкое опровержение протестантских взглядов, «Камень веры» не встретил сочувствия в Петре I, который покровительствовал иноземцам, и был издан Феофилактом Лопатинским уже по смерти Петра в 1728 г., когда началась реакция на его преобразования.
Протестанты встретили его нападками. Так, в 1729 г. в Лейпцигских ученых Актах появилась строгая рецензия на него; «в том же году под именем Фр. Буддея в Иене вышло опровержение на него (epistola apologetica contra St. Iavorscium), в 1730 Г. в Германии — сокращение «Камня веры» под названием «Дух Ст. Яворского» и в 1731 г. там же — опровержение протестантского богослова Л. Мосгейма на главу «Камня» о наказании еретиков» [11, с.610 — 611; 26].
Естественно, что и Феофан Прокопович не мог удержаться от полемики с этим ненавистным ему сочинением. «Надо признать, — пишет Карташев, — что богословское чутье Феофана, несмотря на его личную отраву протестантизмом, сослужило большую службу правильному курсу всего последующего школьного развития русского научного богословия. Феофан, будучи уверен, что он спасает русскую и всю греко-восточную церковь от перегрузившей ее латинской схоластики, не мог молчать» [17, с.407]. В то же время в России явилось в рукописях протестантское опровержение на «Камень веры» под заглавием «Молоток на Камень веры». Во всех них Стефан Яворский обвинялся в католицизме и признавался поборником папежского духа в России.
Католики и те из православных, которые были воспитаны на началах схоластического богословия, приняли «Камень веры» под свою защиту. Доминиканец Б. Рибейра, живший тогда в России при испанском посольстве, написал ответ на письмо Буддея; при содействии Евфимия Колетти он был переведен с латинского на русский язык; «Князь Д. М. Голицын, друг Ст. Яворского, просил Феофилакта написать опроверже-ние. Феофилакт написал «Апокризис, или Возражения на письмо Буддея». Простой и прямодушный Феофилакт, чтобы получить разрешение напечатать свой Апокризис, послал в Москву архимандрита Иоасафа (Маевского). Это был 1731 г. — разгар полицейских розысков по делам нелояльных епископов — Льва, Игнатия и др.» [17, с.411].
В таких условиях когда запрещаля и сам «Камень веры», «Апокрисис» тем более был подвергнут запрещению. Сочинение Рибейры сделалось предметом строгих розысков наравне с тетрадями Родышевского и подметным письмом против Феофана; защитники «Камня веры» и переводчики Рибейры потерпели наказание.
Только по смерти Анны Иоанновны «Камень веры» был разрешен (1740). Тогда появилось «Возражение на Молоток», составленное Арсением Мацеевичем. Кроме «Камня веры», Стефан Яворский оставил в рукописях «Рассуждение о времени пресуществления святых даров» и некоторые другие сочинения [11, с.611].

Глава 3. Деятельность Русской Православной Церкви при Анне Иоанновне
3.1. Миссионерская деятельность
В целом миссионерская деятельность в интересующий нас период развивалась в уже проложенном ранее русле. В основном мы встречаем сведения о продолжении миссионерских походов и, крайне редко, об их начале.
В 1730 г. был подтвержден указ об обязательном принятии татарскими мурзами Казанской губернии Православия под угрозой высылки за пределы России. Действие указа было распространено на персов, проживавших в России, хотя в то же время указами 1734 и 1739 гг. запрещалось пленных персов и турок насильно обращать в Православие.
Из миссионеров той эпохи мы можем назвать потрудившегося в Западной Сибири Антония Стаховского (1721 — 1740), «который отправил вниз по Иртышу и Оби иеромонаха Зиновия, а в Тюменский, Туринский, Верхотурский и Пелымский уезды — Верхотурского духовника Сильвестра, поручив им утверждение в вере новокрещенных и обращение некрещеных. Тот и другой имели некоторый успех; но вскоре Сильвестр, встретив сопротивление от чусовских вогулов, возвратился в Тобольск [11, с.482].
3.1.1. Просвещение калмыков
Начатое при императоре Петре I просвещение калмыков принесло свои плоды. И хотя трудно предположить полную бескорыстность калмыков в этом вопросе (как сообщает нам Архиеп. Филарет (Гумилевский), «по договору Петра I с ханом Аюкою (1697 г.) назначено было вознаграждать улусного владельца 30 руб. за каждого крещенного калмыка, становившегося через это крещение свободным» [52, с.695], что соблюдалось до правления императрицы Екатерины II), работа миссионеров принесла немалые плоды.
Еще в 1724 г. Синод распорядился послать иеромонаха Никодима (Ленкевича), хорошо знавшего калмыцкий язык, и снабженного «умной инструкцией» просвещать калмыков. В том же году был крещен «внук честолюбивого Аюки (+1722) — Тайшим, кочевавший с 344 кибитками (семьями) близ Астрахани, подал собою сильный пример другим. Император Петр I сам был восприемником Тайшима и подарил ему походную церковь, а Святейший Синод подарил для походной церкви хана Петра Петровича глазетовую (алтабасную) одежду на престол, подризник, поручи и палицу с изображением Одигитрии» [52, с.695]. Пример родственника знатного хана вдохновил многих подданных, благодаря чему Никодим крестил весьма многих из Тайшимовой орды. Крестившихся посылали на поселение в Чугуев, в Царицын или Астрахань, что не могло радовать разлучаемых родственников.
Видя такое ненормальное положение вещей, о. Никодим в 1729 году докладывал в Синод, что калмыки хотят поселиться в одном отдельном месте, чтобы не разлучаться с родными и близкими, и не испытывать многочисленных неудобств от переселения. Хан Петр Петрович (Тайшим) в 1736 г. подтвердил в Петербурге мнение о. Никодима, с этим согласился и новый калмыцкий хан — Дондок-омбо. Вследствие этого ходатайства вдове Тайшима (который скончался в том же 1736 году), княгине Анне, с ее зайсангами (дворянами) и ордой «назначены были земли на р. Токе, где вскоре построена для княгини крепость Ставрополь».
Вся орда ее окрещена была Никодимом; миссия была умножена. Прежде крещенные калмыки, которых разбросали было по разным местам, должны были по желанию своему войти в состав той же орды» [52, с.696].
Свят. Синод предписал Никодиму, возведенному в сан архимандрита, оставаться при княгине для «оглашения желающих креститься; определил священников с походными церквами для объездов по улусам, кроме того, назначил переводчика для перевода Нового Завета и молитв на калмыцкий язык» [52, с.696].
Указом от 23 октября 1737 г. императрица напомнила Синоду о необходимости «иметь у себя людей способных для перевода и печатания книг на калмыцком языке». А Указом 16 ноября 1737 г. всем было позволено «покупать малолетних калмыков для крещения, без платежа подушных денег в казну». При этом число новокрещенных детей поднялось до 3 000.
Крестившиеся калмыки с самого начала почувствовали себя частью Российского государства, и как сообщает Владыка Филарет «действовали за новое свое отечество готовою душою». В первую очередь это выразилось в том, что в 1739 году они содействовали усмирению башкирцев, — т. е. «достойно платили за те выгоды, которые предоставлены им были империей» [52, с.695 — 697].
3.1.2. Помощь Грузии
В период с 1723 до 1744 г. Грузия особенно жестоко страдала от турков и персов. Движимая желанием помочь единоверному государству, Россия всегда старалась оказать грузинам помощь. Стремясь поддержать православие на угнетаемой персами земле, 23 октября 1737 года, по просьбе царевича Баккара, свят. Синод разрешил напечатать в Москве на грузинском языке богослужебные книги (евангелие, апостол, следованную псалтырь, часослов, служебник, требник, устав, пролог, праздничную минею, октоих и обе триоди) и Библию, «по предварительном пересмотре рукописей». При этом Свят. Синод взял с Баккара подписку, что все грузинские книги будут напечатаны «согласно со славянскими», и все последующие издания будут также проверятся св. Синодом [11, с.493; 52, с.698].
3.1.3. Начало просвещения чукчей:
При императрице Анне Иоанновне было положено начало к христианизации чукчей — был приобретен для России «самый северо-восточный и самый суровый угол Сибири — земля диких чукоч или чаукчей». Однако первых обращенных в христианство чукчей мы встречаем только в 1791 г. [52, с. 705].
3.1.4. Просвещение Камчатки
Немало потрудившийся в рассматриваемый нами период преемник известного миссионера — св. Иннокентия Кульчицкого (1727 — 1731) Иннокентий Нерунович (1732 — 1741) остро осознавал нужду в способных миссионерах-священниках, знающих языки народов крайнего Севера и Камчатки и способных просвещать инородцев. Благодаря ему и его непосредственным помощникам было продолжено дело христианизации Камчатки.
В 1732 г. туда прибыл посланный Тобольским митрополитом якутский соборный священник Ермолай Иванов, а уже в 1733 г. туда же отправилась организованная миссия во главе с преподавателем Московской Академии Варфоломеем Филевским, но не доехала до места назначения. Только в 1740 г. на помощь Ермолаю Иванову приехал некий иеродиакон Притчин, присланный Иннокентием. «Трудами их, двух приходских священников, прибывших для новоустроенных церквей, и двух монахов Беринговой экспедиции к 1744 г. было обращено до 6000 камчадалов» [11, с. 486].

3.1.5. Поволжская миссия
В конце правления императрицы Анны Иоанновны в 1740 г., благодаря активным «увещаниям» священника, крестилась мордва деревни Камкиной, арзамасского уезда, а в других местах крещено до 338 человек.
В 1731 году Синодом было поручено следить за успехом миссионерского дела Свияжскому архимандриту, который в 1740 году довел до сведения начальства о препятствиях проповеди православия.
В том же году была снаряжена особая миссия, под руководством архимандрита Димитрия Сеченова, известного впоследствии миссионера, для распространения православия среди жителей Казанской, Нижегородской и Воронежской губерний. Вместе с о. Димитрием в состав миссии вошли два протоиерея из Казани и 5 человек, знающих местные языки. Помимо их, «в конторе новокрещенцев были коммисар, два канцеляриста и писец» [52, с.690].
Этой миссии было предписано не принуждать никого к принятию веры против воли, а принимающим крещение дарить «в утешение» подарки. Повелено было обучать новообращенных молитвам и символу веры, с разъяснением их значения, а также внушать, чтобы они регулярно посещали храм и приобщались св. Таин. «На все расходы миссией назначено было отпускать из коллегии экономии по 10 000 р. В год: из того в жалованье конторе 2 622 р., а 7 378 р. на содержание школ (см. также Состояние духовных школ) и на подарки новокрещенным» [52, с.690].
Вместе с тем были открыты 4 новые школы в Казанском Федоровском монастыре, в Елабуге, в Цывильске и в Царевококшайске для обучения новокрещенных детей чтению, письму и Закону Божию. «Новокрещенным велено давать крест, рубашку или зипун, шапку и обувь. Мужчинам свыше 15 лет каждому по 1 р. 50 к., прочим по 50 коп. По ведомости видим, что в 1739 г. в казанской семинарии обучалось 18 человек новокрещенцев из разных племен.
В 1739 г. для поддержки миссионерства среди народов Поволжья была учреждена Комиссия новокрещенских дел в Казани. В деятельности этой комиссии принимали активное участие Казанские архиепископы Иларион (Рогалевский; 1732-1735) и Лука (Коношевич; 1738-1755).
Указом 1 мая 1740 (8090) предписано приготовлять к званию духовному не только детей духовенства, но и детей дворян и купцов» [52, с.690].
3.2. Борьба со старообрядчеством и сектами
Правительство Анны Иоанновны продолжило борьбу со старообрядчеством, раскольников переселяли с пограничных территорий в глубь страны под монастырский надзор, разоряли скиты (в 1735 на острове Ветка, в 1736 в Стародубье), публиковались противораскольнические сочинения и проводились миссионерские беседы. Но, несмотря на правительственные меры, а может и благодаря им, раскол усиливался и распространялся.
Более плодотворной была деятельность мирных проповедников, из которых можно назвать епископа Нижегородского Питирима (+1738). Сам бывший старообрядец, он приложил немало личного труда и увещаний для возвращения из раскола своих бывших единоверцев. Его полемический сборник Пращица был напечатан и разослан по церквам. «Пращица Питирима спасла многих в его пастве, спасла и в других местах. Она показывает в Питириме не только удивительную начитанность, но ум ясный и проницательный, верное знание Св. Писания и духа Христовой Церкви. с мученическим терпением старается он довесть любящих спорить до сознания в ошибках, до разумения верного пути, — подробно разбирает с ними каждое сомнение их, объясняет непонятое ими и с сердечной теплотою обращается к им совести. Здесь виден Питирим с его умом здравым, с его сердцем, полным любви, с решимостью воли твердою, виден тот учитель Церкви, какой нужен в деле с расколом» [52, с.775].
Деятельность епископа Питирима примечательна также тем, что он тщательно отговаривал светские власти от карательных мер по отношению к раскольникам, что принесло свои плоды. Если в начале деятельности Владыки в Нижегородского епархии насчитывалось до 40 000 старообрядцев, то к концу его жизни их осталось едва ли 2 000 [см. 52, с.775].
Старались тем же путем идти и иные миссионеры, но, не чувствуя духа старообрядчества, заранее предполагая в своих оппонентах лишь темное невежество и слепое стремление сохранить только букву обряда, зачастую не могли найти нужного слова, доходящего до сердца раскольников. Не видя же результатов своих немалых трудов, допускали безобразнейшее вмешательство в церковные дела светских властей, чем только сильнее отторгали раскольников от истинной Церкви.
Так, в 1732 году Синод учредил «миссию для обращения старообрядцев» [44, с.785] и послал ученика еп. Питирима — инока Авраамия, увещевать к польским границам, а другого его ученика — игумена Андроника — в костромские скиты. Они несли наставления архиепископа Феофана Прокоповича, «увещания» и «обличения» архиепископа Феофилакта, «ответы на поморские ответы» Василия Фролова. Но все эти сочинения не находили пути к сердцу старообрядцев.
Озлобленное такой неудачей, правительство предприняло ряд карательных мер, надеясь силой привести заблуждающихся к истине, во множестве собравшихся на Ветке (на границе с Польшей).
В 1733 году императрицы Анна Иоанновна издала манифест, повелевающий всем раскольникам оставить Ветку, а в 1735 году карательная экспедиция под руководством полковника Сытина при постыдном согласии духовенства, полностью разорил и сжег поселения и церковь 40 000 старообрядческих богомольцев, надругавшись над их святынями и гробницами их отцов.
Не прошло и трех лет, как на старое пепелище возвратились тысячи уцелевших раскольников, окончательно отвратившихся от столь жестокого «просвещения» и от несущей его Церкви [52, с.780 — 784].
3.2.1. Хлысты
Появление хлыстов в России можно отнести, согласно свидетельству арх. Филарета (Гумилевского) [52, с.736] к первым десятилетиям XVIII в.
В интересующий нас период из наиболее известных деятелей хлыстовства мы можем назвать «христа» Прокопия Лубкина с его женой-«богородицей», «пророчицу-богородицу» Агафью Карпову, «пророков» Федора Муратина и Тимофея Струкова.
Дух экзальтации, активность хлыстов и секретность их собраний привлекали к себе немало духовно-неопытных людей. Если учесть и слабое положение Христовой Церкви, ослабленной недавним старообрядческим расколом и реформами Петра; когда даже самые видные архипастыри не могли чувствовать себя в безопасности перед Феофановскими и Бироновскими гонениями, то приходится признать, что почва для появления вредоносных сект, типа квакеров-хлыстов, сложилась в России самая благоприятная.
Святейший Синод видя, что остались еще «тайные друзья вдохновения» указом от 17 июня 1734 года объявил, что скрывающиеся хлысты могут спокойно явиться к своим архипастырям «для исповеди и получения вразумления», причем объявлено было, «что добровольно кающимся не будет причинено ни притеснения ни наказания» [52, с.737]. Но народ, наученный горьким опытом общения с властями, духовными и светскими, каяться особо не спешил…
3.3. Состояние духовных школ
П. Знаменский, подробно изучивший историю приходского духовенства в XVIII в., совершенно справедливо отмечает: «Древняя Русь не успела выработать ни сословных стесненией в выборе известного рода жизни и занятий, ни особенно стеснительных требований для поступления в клир относительно специальной подготовки к церковному служению; незазорная нравственность и книжность, понимаемая в самом скромном смысле уменья читать и отчасти петь, — вот все, чего требовали наши старинные святители от своих ставленников» [14, с.53].
Становление образования, в том числе и духовного, начатого великим преобразователем России Петром, продолжилось и после его смерти. Однако, среди его последователей не было больше руководителей такого масштаба, а на местном уровне доходы архиерейских кафедр были очень скудны. Наконец, везде чувствовался недостаток в школьных учителях. Поэтому-то развитие школ сильно замедлилось. К тому же они не могли соответствовать Духовному регламенту: «из новооткрытых большая часть довольствовалась элементарным славяно-русским курсом и, кроме двух академий, нигде не было ни богословских, ни философского классов, какие требовались». Еще в 1722 г. сам Синод, ввиду недостатка учителей, вынужден был «ограничить курс архиерейских школ изучением грамматики, арифметики и букваря, содержавшего начатки христианского учения» [11, с.584].
При Петре 1 белое духовенство должно было отчислять вновь открытым школам тридцатую, а черное — двадцатую часть собранного жита. Однако на практике этот весьма непопулярный «школьный сбор» начал поступать лишь при Анне Иоанновне, а в 30-е гг. в некоторых епархиях и вовсе был заменен денежным сбором [44, с.352].
Как это не удивительно, более благоприятное время в жизни духовных школ настало со вступлением на престол Анны Иоанновны, уделявшей им повышенное внимание.
Вскоре же по приезде в Россию новой императрицы изданный ею манифест 1730 г. предписывал по всем епархиям учредить духовные школы согласно регламенту.
В другом указе от 1731 г. речь шла об открытии школ во всех епархиальных центрах и иных городах. Именно тогда эти учебные заведения, архиерейские школы, получили название семинарий [44, с.395].
В 1737 г. последовало распоряжение придерживаться «Духовного регламента» в учебных планах семинарий, вводя в них курс средне-учебных заведений, какой начертывался в регламенте. Вместе с тем в указах постоянно говорилось о важности духовного образования, повторялись строгие внушения епархиальному начальству заботиться об устройстве школ и неучей не ставить на церковные должности; о состоянии школ требовалось представление в Синод ежегодных ведомостей.
При Анне Иоанновне было выдвинуто также требование, чтобы преподавание велось не только на латинском, но и на русском языке. Впрочем, в Харьковской коллегии уже в 30-х гг. преподавание некоторых дисциплин строилось по этому принципу.
Неудивительно, что в епархиях повсюду начались усиленные хлопоты о школах, тем более что на иерархических постах вместо опальных великороссов появлялись малороссы, которым широко покровительствовал всесильный арх. Феофан (Прокопович) . В открытых прежде архиерейских школах расширялся курс обучения и они преобразовывались в славяно-латинские семинарии по образцу Киевской Академии; вновь открываемые устраивались прямо по этому образцу; школы же славяно-русские делались низшими, приготовительными школами [11, с.584].
Учебный план, составленный архиепископом Феофаном, в целом ориентировался как на образец на программу Киевской Духовной Академии конца XVII — начала XVIII в. Начинает архиепископ Феофан, как ни странно, с плана для старшего класса.
В общую программу входили следующие предметы («классы») на обучение которых отводилось по одному году (на богословие отводилось два последних года обучения):
1. грамматика вместе с географией и историей;
2. арифметика и геометрия;
3. логика и диалектика;
4. риторика и пиитика;
5. физика и «краткая метафизика»;
6. политика;
7. богословие.
Таким образом, учебный план был рассчитан на восемь лет, а точнее — на восемь классов. Но если принять во внимание методы обучения того времени, станет ясно, что только от прилежания и способностей учеников зависело, сумеют ли они одолеть программу за положенные восемь лет. Но молодое поколение того времени стремилось любым способ избежать учебы. Вот почему нередки были побеги учеников из школ и семинарий.
В 1738 г. императрица повелела Синоду составить бюджет для духовных школ (т. е. для начальных школ, а не для семинарий) по образцу штатов школ для детей гарнизонных солдат. Но проект бюджета, представленный Святейшим Синодом, утвержден не был [44, с.395]. Штатные оклады получили, кроме академий, только Невская (1917р.) и Новгородская (7859 р.), да единовременное пособие из казны Казанская семинария (3000 р.). В учителях всюду оказывался недостаток; учеников по-прежнему нужно было набирать силой; к тому же разборы духовенства сокращали их число. Курс обучения в семинариях был различен: в одних он простирался до пиитики, в других до риторики, в иных до философии и только в Харьковской успели ввести преподавание богословия. Большинство их с трудом поддерживали свое существование; некоторые же падали; например, Ростовская — по недостатку средств — и Суздальская — по неимению учителей — закрылись [11, с.584].
В 1740 г. Святейший Синод получил указ императрицы об увеличении числа учебных заведении и школ, достаточном их содержании и обеспечении хорошими и способными учителями, как то предписывается «Духовным регламентом» и указами русских императоров. Одновременно были изданы указы, обязывавшие духовенство посылать своих сыновей в семинарии и школы [44, с.395].
В Казанской губ. основаны 4 школы, в которых поволжским «инородцам» преподавались русский язык и православное вероучение [36] (см. Миссионерская деятельность).
К началу 1740-х годов было уже до 17 семинарий по образцу южнорусских училищ (Харьковская. Черниговская. Смоленская, Невская, Холмогорская, Вологодская, Коломенская, Казанская, Псковская, Вятская, Нижегородская, Устюжская, Переяславская, Крутицкая, Тверская, Рязанская и Новгородская), не считая тех, которые, открывшись, успели или закрыться, или снова обратиться в низшие школы, а также 2 академии (в Киеве и Москве) и большое число начальных духовных школ. Однако их материальное положение оставалось по-прежнему тяжелым, тем более что у духовной власти было отнято управление церковными вотчинами. К тому же епархиальные архиереи не слишком спешили с открытием новых начальных школ [44, с.395].
3.4. Храмоздательство, церковное искусство, переводческая и богослужебная деятельность
Сама по себе богослужебная деятельность в указный период развивалась крайне слабо. Из новых чинопоследований составлено лишь особое молебствие по случаю восшествия на престол Анны Иоанновны (1730 г. — Феофаном Прокоповичем), «два раза в год повторявшееся во время ее царствования» [11, с.712].
Благодаря развитию технических искусств церковная утварь стала отличаться «большим разнообразием рисунков и изяществом. В пользу бедных церквей она нередко отпускалась от Святейшего Синода или из государственной казны» [11, с.708].
Можно сказать и о развитии колоколо-литейного дела. «Колокола в тысячу и более пудов перестали быть редкостью. Наиболее значительные из них находятся на Ивановской колокольне в Москве (XIX в.) и Троице-Сергиевской в Лавре (XVIII в.) — оба в 4 тысячи пудов. При Анне Иоанновне в 1733 г. был вылит взамен прежнего, вылитого при Алексее Михайловиче и разбившегося в 1700 г., громадный колокол в 12327 пудов и повешен на подмостках в Московском кремле; во время пожара 1737 г. он обрушился и ушел в землю; в 1836 г. извлечен оттуда и теперь стоит, как достопримечательность Москвы» [11, с.708].
Не смотря на благочестие правителей России с началом XVIII в. число храмов стало уменьшаться. С одной стороны, в обществе заметно оскудела набожность, с другой — правительство сдерживало прежнюю свободу построения храмов. Известны указы Петра I, предписывавшие запечатывать домовые церкви и разбирать существующие часовни, обязывавшие испрашивать разрешение Святейшего Синода на постройку и починку церквей. Только при Екатерине I было сделано некоторое по-слабление; именно, дозволено распечатывать домовые церкви и часовни, разобранные же восстанавливать и впредь церкви строить без разрешения Синода. Но при Анне Иоанновне опять подтверждено, чтобы часовен вновь не строить, хотя существующие разрешено оставить. Примечательно, однако, что при ней началась постройка колокольни в Троице-Сергиевой Лавре [11, с.706].
Между переводами первое место занимает исправление славянского перевода Библии и перевод ее на русский язык. И, хотя сам процесс перевода был достаточно длительным и завершился значительно позднее рассматриваемого нами периода, многие труды были положены именно в это десятилетие, доказывая заинтересованность ведущих слоев церковного общества в разумном
Начатое Епифанием Славинецким исправление славянского текста Библии, как известно, остановилось с его смертью (1676 г.).
Оно возобновилось в 1712 г. и поручено было, с благословения Новгородского митрополита Иова и по распоряжению Петра I, ректору Московской Академии Феофилакту Лопатинскому, Софронию Лихуду, справщикам Феодору Поликарпову, Николаю Семенову, монахам Феологу и Иосифу, под наблюдением местоблюстителя патриаршей кафедры Стефана Яворского. Они должны были исправить печатную Библию 1663 г. по греческому переводу LXX толковников. Они так и поступали; но, кроме того, в некоторых случаях исправляли и по другим греческими переводам, равно как по латинскому переводу Вульгате и еврейскому тексту; грамматические поправки вносили в текст, а важнейшие ошибки и отступления текста особо выписали в каталог при предисловии.
К 1720г. они окончили свой труд и представили митр. Стефану; но выбор шрифта и затем смерть Петра I замедлили дело.
Только через 10 лет, в 1735 г., Синод снова стал обсуждать этот вопрос, «но готовая книга удержана была при типографии, без сомнения, по печальным обстоятельствам блаженного исправителя» (см. Феофан Прокопович и архиерейские процессы) и издана только в 1751 году [52, с.716].
«Печальные обстоятельства» заключались в том, что Феофан Прокопович, руководствуясь личным нерасположением к Феофилакту, придрался к замеченным им недостаткам в труде прежних справщиков, которые, вопреки распоряжению правительства и Синода, сличали славянский текст Библии не только с Септуагинтой, но и с другими, «каковые в восточной церкви в обычное употребление не вошли», например, Акилы, Феодотиона, Симмаха и Вульгатой. Кроме того, в их уже исправленной Библии встречались неправильные и устаревшие слова и выражения.
Синод постановил вновь проверить текст по одному греческому переводу LXX и, «дабы не было от непокойных человек нарекания к народной смуте», печатать Библию по старому изданию 1663г., а поправки сносить в подстрочные примечания, а что в тексте окажется лишнего, не встречающегося в греческом переводе, оставлять там, заключая в скобках. Главными справщиками были назначены член синода архимандрит Амвросий Юшкевич и, после поставления его на Вологодскую кафедру, архимандрит Стефан Калиновский.
«Последний трудился очень прилежно, и к половине 1738 г. уже были напечатаны Ветхозаветные книги до книги Товита. Но здесь пришлось встретиться с важными затруднениями. Оказалось, что в старом издании Библии книги Товита, 3 Ездры, Иудифи и Маккавейские были помещены в переводе с латинского текста Вульгаты, часто несходного с греческим, по Вульгате же были и исправляемы Феофилактом; кроме того, некоторые из них совсем не находятся в греческом переводе LXX; таким образом, принятый план свидетельствования Библии по греческому переводу оказывался не везде удобным, а в некоторых случаях и совершенно неприложимым» [11, с.598 — 599].
Неудобными оказались и подстрочные примечания с исправлениями. Своей громоздкостью она затрудняла труд и наборщиков, и читателей: «Читая кто Библию, так напечатанную, и на всякой строке, да еще не единожды останавливаясь, покамест… поправление сыщет, между тем старое из головы потеряет и, что в Библии чел, позабудет… а по другой и третьей такой остановке, без сомнения соскучив, и книгу от себя отбросит».
Продолжено дело перевода Библии было лишь позднее. [11, с. 598].
Но, пожалуй, наиболее яркий культурный след оставило правление Анны Иоанновны в архитектуре, дав название архитектурному стилю: аннинское барокко. «В Москве и подмосковных усадьбах, в церковной архитектуре решалась проблема максимального усвоения западноевропейских композиционных схем и одновременного приспособления этих форм к местным особенностям. Отсюда множественность объемно-пространственных типов при явном пристрастии или к протестантской схеме (октагон), или к модернизации схемы, уже ставшей традиционной (все, что происходило с типом «восьмерик на четверике»)». В целом стиль «аннинского барокко» следовал стилю «Великого посольства», «развитие которого было прервано почти сразу после основания Петербурга» [40].
Это было дальнейшее поступательное движением в сторону «прирученного» североевропейского барокко, постепенный переход к более украшенной архитектуре, в чем можно видеть постепенное смещение интереса от Голландии к Германии, а также «первые, достаточно осторожные попытки воспроизвести отдельные формы архитектуры католической, а не протестантской» [40].
Из ярких образцов аннинского барокко можно назвать такое удивительное создание, как выстроенная по заказу Остермана усадебная церковь Исаака Далматского в Степановском (1732). «Этот центрический ярусный храм с окруженным галереями вертикально построенным интерьером восходит напрямую даже не к протестантскому барокко, а к маньеристическим храмам Германии XVI века. Можно указать на похожее построение внутреннего пространства капеллы замка Вильгельмсбург в Шмалькальдене, сооруженной голландским архитектором Фернукеном в 1589 г. для ландграфа Гессенского» [45]. Декор фасадов в Степановском вполне барочный и напоминает декор нижней части колокольни Донского монастыря, построенной по проекту Трезини (1730-1733).
В жилой и гражданской архитектуре Москвы аннинское барокко было более робким стилем.
«Речь идет чаще всего о двухэтажных объемах с двумя или тремя ризалитами, фасады которых украшены характерным, а порой и довольно прихотливым декором. Таковы Монетный двор на Красной площади (1732-1740) и усадебный дом в усадьбе Глинки Якова Брюса (1726-1735). Остальные дома и палаты, судя по сохранившимся остаткам, были намного скромнее, но также имели пилястры с резными капителями, резные наличники и отдельные декоративные вставки из камня» [40].

Заключение
Императрица Анна Иоанновна скончалась от болезни почек 17 октября 1740 года.
Незадолго до своей смерти она назначила своим преемником малолетнего Иоанна Антоновича, а регентом — своего фаворита Бирона. Но уже в ночь на 8 ноября фельдмаршал Миних по договоренности с матерью императора принцессой Анной Леопольдовной арестовал Бирона, который был приговорен к смерти, но позднее помилован и сослан в Сибирь, в Пелым.
Наступило заметное облегчение для Церкви, хотя с немецким засильем было покончено лишь после переворота 24/25 ноября 1741 г., приведшего на трон императрицу Елизавету Петровну [16, 17, 36, 44, 52]. Так закончился этот период, осветить основные вехи и события которого мы и постарались в этой работе.
Какие же основные выводы мы можем сделать, исследовав необходимую литература по данному вопросу?
Очевидно, что:
» основной чертой правления императрицы Анны Иоанновны является засилье «временщиков» — людей, для которых Российская Империя была лишь средством к достижению личных целей, чуждых русской культуре и Церкви;
в церковно-государственном отношении основной вехой стало
» включение Святейшего Синода в бюрократический аппарат Российской Империи;
» увольнение за штат клириков с дальнейшим принудительным привлечением к гражданской и военной службе;
» открытие новых духовных школ;
» начало широкой секуляризации монастырских земель и обременения всех монастырей огромными налогами, что достигнет своего апогея спустя несколько десятилетий.
Необходимо отметить участие в этих событиях архиепископа Феофана (Прокоповича), как незаурядной личности, широко использовавшей свои многочисленные таланты для достижения низменных, порой преступных целей, но, в целом, оказавшего огромное влияние на развитие духовного образования в России.
В заключении можно утверждать, что по отношению к Русской Православной Церкви правление императрицы Анны Иоанновны является продолжением дела Петра I по включению Церкви в бюрократический аппарат государства, это, в свою очередь, пагубно повлияло на духовное состояние народа.
Русский народ, лишаемый духовных ориентиров, искусственно разделяемый и культурно и, по сути дела, конфессионально (вспомним увлечение высшего света западными духовными течениями и масонством XVIII — начала XX вв.), оказался духовно незащищенным, что привело к той страшной трагедии России 1917 года, плоды которой мы пожинаем по сей день.
Список использованных источников и литературы

1. Алексеев А.С. Сильные персоны в Верховном тайном совете Петра II и роль князя Голицына при воцарении Анны Иоанновны. М. 1998. — 385 с.
2. Анисимов Е.В. Женщины на российском престоле. М., 1997. — 331 с.
3. Анисимов Е.В. Россия без Петра. СПб., 1994. — 333 с.
4. Аншаков Ю.П. Российские самодержцы. От Екатерины I до Анны Иоанновны. (1725 — 1740). — Методические рекомендации для абитуриентов и студентов, изучающих историю. Самара, 2001. — 32 с.
5. Брикнер А.Г. Русский двор при Петре II. М.: Изд. центр Терра. 1991. — 741 с.
6. Брокгауз Ф.А. и Ефрон И.А. ЭС современная версия. — М.: Эксмо, 2002. — 672 с.
7. Валишевский К. Преемники Петра. М., 1992. — 359 с.
8. Верховский П.В. Очерки по истории Русской Церкви в XVIII и XIX вв. Варшава, 1912. — 483 с.
9. Волынский А.П. Генеральное рассуждение о поправлении внутренних государственных дел. — М., 1858. — 210 с.
10. Дворкин Александр. Очерки по истории вселенской православной Церкви. Курс лекций. — Нижний Новгород: Издательство братства во имя св. кн. Александра Невского, 2003. — 816 с.
11. Доброклонский А. П. Руководство по истории Русской Церкви. — М.: Крутицкое Патриаршее подворье. Общество любителей церковной истории, 2001. — 936 с.
12. Знаменский П.В. Духовные школы в России до реформы 1808 года. Казань, 1881. — 100 с.
13. Знаменский П.В. Приходское духовенство в России со времени реформы Петра Великого // Прав. Соб. Ч. 1. 1863. — 312 с.
14. Знаменский П.В. Учебное руководство по истории Русской Церкви. М.: Крутицкое Патриаршее подворье. 1996. — 474 с.
15. История государства Российского. (Жизнеописания XVIII в.) М.: изд. Книжная палата. 1996. — 444 с.
16. Карамзин Н.М. История государства Российского. — М.: Эксмо, 2002. — 1021 с.
17. Карташев А. В. Очерки по истории русской церкви. Том 2. репринтное воспроизведение. YMCA — PRESS. Париж. 1959. — М.: Наука, 1991. — 576 с.
18. Кевбрин Б. Ф. Торговые отношения, таможня и метрология в России (IX — XIX вв.) / Б.Ф.Кевбрин, А. А. Тарасов; Саран. кооп. ин-т. — Саранск, 2002. — 196 с.
19. Ключевский В.О. История России. — ИДДК, 2001.
20. Корсаков Д.А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны. Казань. 1880. — 150 с.
21. Костомаров. Императрица Анны и ее царствование. Ростов-на-Дону: изд. Феникс. 1995. — 670 с.
22. Малицкий П. И. Руководство по истории Русской Церкви. — М.: Общество любителей Церковной истории. Крутицкое патриаршее подворье. 2000. — 464 с.
23. Милюков П.Н. Верховники и шляхетство.// Кн. Милюкова П. Н. Из истории русской интеллигенции. СПб. 1903. — 130 с.
24. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. СПб. 1916. — 365 с.
25. Митрополит Макарий. История Русской церкви. ИДДК, 2001.
26. Морев И. Камень веры митрополита Стефана Яворского. СПб. 1904. — 114 с.
27. Очерки истории русской культуры XVIII века. Ч. 2 М. 1987. — 323 с.
28. Павленко Н.И. Птенцы гнезда Петрова. М. 1988. — 157 с.
29. Парамонов А.С. О законодательстве Анны Иоанновны. СПб. 1904. — 130 с.
30. Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 1993; — 854 с.
31. Попов. Татищев и его время. М. 1861. — 349 с.
32. Поселянин Е. Очерки из истории русской церкви и духовной жизни в 18 в. СПб. 1905. — 386 с.
33. Поселянин Е. Русская Церковь и русские подвижники XVIII в. — Спб., 1905. — 320 с.
34. Посошков И.Т. Книга о скудности и богатстве. Воронеж, 1994. — 179 с.
35. Поспеловский Д. Православная церковь в истории Руси, России и СССР. М.: изд. Библ.-богословского института св. апостола Андрея. 1996. — 460 с.
36. Православная энциклопедия. Том 2. — М. 2001. — 751 с.
37. прот. Петр Смирнов. История христианской православной Церкви. — М.: Крутицкое патриаршее подворье, 2000. — 268 с.
38. Рункевич С.Г. История русской церкви под управлением Святейшего Синода. СПб., 1900. — 432 с.
39. Сб. Русского исторического общества (РИО). Т. 66. Спб. 1889.
40. Седов Владимир. Аннинское барокко в Москве. — М., 1983. — 215 с.
41. Семевский М.И. Государыня Анна Иоанновна до восшествия на престол.//Русская Старина. М. 1884.
42. Сказание о венчании на царство Русских Царей и императоров. — (сост. Пятницкий П.П). М.: Возрождение, 1990. — 108 с. Репринт. М.: Типо-литография О.И. Лашкевича и Ко. Тверская д. Саввинского подворья. 1896.
43. Смирнов С.К. История Московской Славяно-греко-латинской Академии. М., 1855. — 189 с.
44. Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700 — 1917. Часть 1. — М.: Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, 1996. -799 с.
45. Соловьев С.М. История России. — ИДДК, 2001.
46. Строев В. Бироновщина и кабинет министров. СПб. 1909 — 1910.- 187 с.
47. Тальберг Н. История Русской Церкви. М.: изд. Сретенского монастыря. 1997. — 924 с. Репр. Изд. Нью-Йорк.: типография преп. Иова Почаевского. Holy Trinity Monasteri, Jordanville, N.Y. 1959.
48. Татищев В.Н. Избр. Произведения. Л. 1979.- 305 с.
49. Титлинов Б.В. Правительство Анны Иоанновны в его отношении к делам православной церкви. Вильна. 1905.- 136 с.
50. Три века. Россия от Смуты до нашего времени. Т. 3-4, М. 1992.- 607 с.
51. Тургенев А.И. Русский двор сто лет тому назад. Спб. 1907. — 208 с.
52. Филарет (Гумилевский), архиепископ. История Русской церкви. — М.: издательство Сретенского монастыря, 2001. — 840 с.
53. Флоровский Г., Прот. Пути русского богословия. Вильнюс. 1991.. — 600 с. Репр. Изд. Париж. 1937.
54. Чистович И. Феофан Прокопович и его время. СПб. 1868.- 287 с.
55. Шебальский П.К. Вступление на престол императрицы Анны Иоанновны. — Русский вестник, 1859, т. 19, кн. 1.
56. Шкаровский М.В. Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. М.: Общество любителей Церковной истории. Крутицкое патриаршее подворье, 2000. — 399 с.
57. Щербатов М.М. О повреждении нравов в России. Спб. 1898. — 217 с.
58. Эпоха дворцовых переворотов. — СПб. 1997. — 203 с.
59. Юхт А.И. Государственная деятельность В. Н. Татищева. М. 1989. — 341 с.
60. Юшков С. Очерки из истории приходской жизни на севере России в XV — XVII вв. М., 1989. — 462 с.

© 2006, игумен Силуан (Туманов)